Он решил сменить тему разговора:
– Вы обратили внимание? Примитив, но как проникновенно! Вы видели в Падуе фрески Джотто? О-о, это шедевр, я произношу банальности, но ведь какое открытие, какой прорыв! Бог Вселенной, Спаситель Мира предстал перед изумленной паствой самым обыкновенным, страдающим, сомневающимся человеком! Не в Богоданности Своей, нет – в робкой надежде, а вдруг – ведь может случиться такое – Иуда не предаст? Как это тонко, правда?
– Правда… – ответила тихо. – Но ведь Он знал, что предаст.
– Истинное начало Возрождения, – говорил возвышенно, будто проповедь читал, – внешняя устремленность к Божеству сменяется размышлением о Нем… – Ему и самому нравилось то, что сейчас произносил. Такое и раньше с ним бывало: слова становились емкими, значительными, образными и, самое главное, искренними. По ее лицу было видно, что усилия не пропали даром… – Иногда я думаю, – сказал тихо, – что такое знание – оно ведь Божественное, правда? Пусть, говорю я себе. Пусть предаст. Но ведь это случится потом. Но сначала – поцелуй. Долгий, исполненный любви. И он важнее того, что случится потом… – Василий Андреевич стоял в свете, у высокого окна, сквозь витраж которого пробивался мир суетный, внешний, но он проницал неземной. Какие удивительные слова вдруг нашлись и как широко и прекрасно распахнулись ее глаза, как влажны они и как призывны…
– Меня зовут Клотильда, близкие друзья называют Кло, – сказала, приблизившись вплотную. – Я не хочу лицемерить. Твои слова открывают бездну. Я не вижу дна.
– Я никогда не испытывал ничего подобного… – проговорил медленно, с заминкой. Наверное, сейчас, под этим бесконечным куполом, это так и было? Мелькнула мысль и пропала. Что ж… Мгновения всякие бывают. Главное – дело. Э-э… Глупости. Первым делом – самолеты. Факт.
Возвращались, тесно прижавшись друг к другу, не отрывая глаз друг от друга, мир рухнул, исчез, они были только вдвоем…
У подъезда она сказала:
– Есть такая фраза: «Может быть, выпьем кофе?» Нет. Я не хочу оскорбить тебя. Зачем говорить о кофе? Разве ты хочешь о нем говорить?
Улыбнулся:
– Я хочу. Но совсем не кофе. Ты права: отбросим лицемерие.
Вспыхнула, даже сквозь темную кожу пробился багровый отсвет.
– Прозаично… Но я не обижаюсь. Потому что изнутри поднимается нечто, и я не понимаю, что это такое, – улыбнулась через силу. – Мне двадцать восемь, в моей жизни было все. Но ты… Твои слова… – Теперь она бледнела на глазах, пошатываясь, словно в бреду. «Еще упадет… – сочувственно подумал полковник. – Господи, какой я дурак. Такая женщина, а я будто в своем юнкерском прошлом. Что со мною? Как странно, право…» Подхватил податливое тело и сразу почувствовал, как благодарно оперлась Кло на его руку.
– Меня зовут Базиль, – легко провел ладонью по ее волосам. – В храме был спертый воздух… (О боже, я схожу с ума! Мы ведь давно идем по улице!)
– О нет… – взглянула исподлобья. – Это у меня теснит в груди. Твои прикосновения волнуют меня. Здесь лифт, скорее, скорее, прошу!
– Только… не здесь, умоляю! – вырвалось у него горячо и искренне, еще не хватало, чтобы кто-нибудь из жильцов вышел к лифту в насмешку, назло и все увидел. Здесь не Москва – подымут скандал, идиоты, и Васей звали… Но сопротивляться ее порыву было трудно, невозможно даже.
– Я заперла… входную… дверь… – почти хрипела, срывая с него пиджак, рубашку, галстук. – Это мой… дом… Мой… Здесь… никого!
«Какое счастье… – пронеслось в голове. – А с другой стороны, в лифте? Я даже не читал о таком…»
Впрочем, отдаваться посторонним мыслям он уже не мог, так как вдруг обнаружил, что, кроме ботинок и носков, на нем ничего нет. Кло оставалась в черных чулках (ч-черт ее, как это они держатся без резинок?) и модных туфлях на толстой платформе и неправдоподобно массивных, больших каблуках. «Устойчивее будет», – подумал безразлично, чувствуя, что, пожалуй, в первый раз в жизни входит в такой бурный поток, каким управлять невозможно. Открыл глаза (оказывается, и глаза у него были закрыты, вот это номер!), но в тесноте зеркал и красного дерева в первое мгновение рассмотреть ничего не смог. Клотильда стонала с подвывом, примешивая к утробным звукам еще что-то, – наверное, очень древнее, зародившееся в эротике джунглей.
– По-до-ж-ди… – выдавливал из себя, уже не владея собой, – ну подожди же… – Слова вырывались сами по себе, отдельно от его воли и рассудка, он больше не управлял ни собой, ни процессом.
– Сейчас… сейчас… – вторила она хрипло, ввинчиваясь в него словно степной смерч (видел однажды в мальчуковом возрасте и теперь сопоставил, не отдавая, впрочем, себе отчета в этом сопоставлении). – По… подвинься, милый… Вот так… Еще чуть-чуть… О, какой же ты неловкий! Но… Ах… Это такая… такая невероятная… неловкость. Повтори ее! Повтори немедленно! (Что он, несчастный, помраченный, мог «повторить»? Это только она одна сейчас знала…)