Неотвратимая близость смерти успокаивала.
Однако смерть не спешила. Сколотить виселицу – дело не хитрое, и, наверное, заминка произошла из-за отсутствия заплечных дел мастера. Но Павел не сомневался – палач найдется. В крайнем случае, позовут кого-то из арестантов, посулив, скажем, штоф водки. А то кликнут казаков, и те пристрелят его у щербатой тюремной стены.
Одним утром зашел батюшка: старичок ветхий и седой. Предложил исповедоваться и приобщиться Святых даров.
– Мне это без надобности, – ответил Пашка. – Я в бога не верую. Потому как если бы он был, да меня любил – умер бы я маленьким. А как вырос – так одни беды… Ничего хорошего. И если у вашего бога такое понятие о справедливости, я не хочу иметь ничего общего с таким богом.
– Богохульник…
– Ну, положим, и богохульник! Отчего он мне не окажет милость? Прямо здесь не пришибет?
– Оттого, сын мой, что у Бога про каждого – свои помыслы, кои человеку неведомы. А один раскаявшийся Господу нашему милее, чем десять не грешивших всю жизнь праведников.
Но далее в диспут батюшка вступать не стал, а молча удалился.
В тот же день, но где-то ближе к полудню, в камеру к Пашке зашли двое конвоиров.
– На выход, – распорядился один.
Пашка не стал спрашивать: с вещами или нет. Весь его скарб был на нем. Даже не поинтересовался: не на казнь ли?
Павла отвели в тюремный лазарет. Там его уже ждал доктор. Велел раздеться, стал щупать мышцы, смотреть в глаза, в рот, в уши. Послушал сердце.
– А это чего, проверяете, здоров ли я для шибеницы? – спросил Павел.
– Говоришь много. – ответствовал докторишка. – Приседай…
– Не понял?..
– Приседай, дурак… Двадцать приседаний.
После приседаний доктор снова послушал Павла через стетоскоп. Остался доволен:
– Так-так… Хорошо! Очень хорошо! Ну, что сказать, молодой человек. Своему здравию вы ноне обязаны своею жизнью. Я не знаю, сколь длинной и счастливой она будет. Но говорят, освобожденные смертники живут долго. Вы уж постарайтесь не опровергать…
В Суково
…По случаю отъезда хозяев прислуга жила себе в удовольствие.
Ходили друг к другу в гости, грели несчетные самовары с чаем, сидели за полночь.
Если не надо было идти на базар – спали долго. Потом, после чая, неспешно принимались за дела по дому: сушили подушки, выколачивали пыль из матрасов и ковров.
Снова садились за чай.
Когда дело шло к обеду, во двор дома Стригунов зашел Андрей Данилин. Его тут же узнала старая кухарка – она приходилась подпоручику троюродной теткой или кем-то еще. В общем родственницей, но не настолько близкой, чтоб рассчитывать на что-то существенней рублей трех в долг.
Андрей порылся в памяти: старушке он был должен, но расплатился перед отъездом. И теперь она, похоже, была чистосердечно рада его видеть.
– Ай, ваше благородие! Андруха! Тебе наш поклон! Никак приехал, касатик?
Данилин улыбнулся:
– Здравствуйте, тетя Фрося! Только сегодня ночью прибыл в Москву скорым поездом.
– Хорошо ли доехал? Приятная ли компания была в поезде?
– Великолепная просто! С самого Тайшета ехал в купе один.
– А откель? Аленка говорила, что ты не то у самоедов, не то у айнов…
– С Чукотки.
– Ну и как там, в Чукотке?
Андрей осмотрел двор. Ветер качал осиротевшие качели.
– Да так, живут люди… – ответил Данилин задумчиво. – Вы мне Аленку не позовете?
– Ой, а барышни нет. Они на дачу уехали, в Суково. Да ты заходи, чайку попьем…
– В другой раз, тетя Фрося. Я завтра уезжаю, и мне нужно Аленку повидать. Боюсь, за чаем не успеть…
– Ну, гляди!
***За пятачок на трамвае Андрей доехал до Арбатских ворот – дальше вагон не шел.
Можно было пересесть на конку, но до вокзала было уже рукой подать. На Смоленском рынке за сэкономленную мелочь купил небогатый букет из ромашек да фиалок. Прошелся меж рядов, поскольку ел последний раз еще в поезде, купил полную фуражку кислых вишень.
Затем спустился вниз к реке, через Бородинский мост перешел ее и направился к зданию Брянского вокзала.
Но вот беда: пока он ходил по базару, ушел поезд, на который он собирался.
Пришлось долго ждать следующего, коротать время, глядя на рельсы да вагоны.
Поэтому в Суково он оказался уже вечером. Сошел на станции, зашагал по шпалам. За выходным семафором спешащий вслед за солнцем паровоз дал гудок. Андрей шутливо отсалютовал ему и свернул на знакомую тропинку. Пошел по ней к дачам.