Прочитав сообщение, Алексей Храпов удовлетворенно кивнул. Вытащив из мешка блокнот с шифром, быстро закодировал написанное. После чего, приладив к голове наушники, уверенно взялся за ключ и быстро передал радиосообщение.
– Что теперь? – посмотрел Храпов на Свиридова.
– Все, уходим! Сворачивай свою шарманку!
– Ты же сказал, что можно передохнуть.
– Не здесь, – хмыкнул Свиридов. – Нас уже запеленговали… В последнее время Советы очень сильно преуспели в радиоразведке. Отсюда в пяти километрах есть еще одно тихое местечко, вот там и переждем!
Заглянули на хуторок, встретившийся по дороге, где в одиночестве проживал общительный восьмидесятилетний дед Матвей; вот он-то и предоставил ночлег. В благодарность за две банки тушенки и шматок копченого мяса он выставил трехлитровую бутылку самогонки, мутной, вонючей, но невероятно крепкой. Так что уже после первого стакана Михаил Свиридов изрядно захмелел и с хозяином, воевавшим еще в Первую мировую, затеял спор, какая война труднее. Хозяин не без гордости извлек из комода две Георгиевские медали, полученные во время Брусиловского прорыва.
– Видал каково! Только на праздник надеваю.
– Ты, дед, припрятал бы свои медальки, – усмехнулся Свиридов. – В нынешние времена за них по головке не погладят. Не в почете!
– Прятать не собираюсь, – буркнул невесело старик, – в шкатулке у меня лежат. А ежели кому-то я нужен, так вот он я, туточки!
– Не жалуешь ты советскую власть, дед, – усмехнулся Свиридов. – С чего это вдруг так? Вроде бы не из богатеев. Чем же она тебе не угодила?
– А чего мне ее любить? – буркнул старик, бросив на постояльца суровый взгляд. – В Гражданскую у меня один сын за белых воевал, а другой к красным подался… Война-то Гражданская уже давно закончилась, а они еще лет пятнадцать за чубы друг друга драли… Пока их обоих не забрали. – Неожиданно старик умолк, припомнив нечто такое, о чем не хотелось бы распространяться, тем более пришлым людям.
– И за что же их забрали? – спросил Свиридов.
– А кто его знает? – печально выдохнул дед Матвей. – В нынешнее время маршалов забирают, а мои-то для них и вовсе сорной травой будут. – Помолчав немного, продолжил: – Даже не знаю, живы ли они… А все еще на что-то надеюсь… Растревожил ты меня, мил человек, давай еще по одной, что ли, глядишь, и как-то полегчает.
– А внуки тебя навещают? – разлил Свиридов в граненые стаканы самогонку.
Храпов весь разговор помалкивал; по его лицу было заметно, что ему есть о чем погрустить. Он лишь потягивал самогонку, закусывая ее мелко нарезанными огурчиками, выложенными на стол. И рассеянно пожевывал малость зачерствевший хлеб.
Выпили разом, единодушно крякнув. Затем энергично задвигали челюстями.
– Дед, а почему у тебя такая самогонка крепкая? – полюбопытствовал Свиридов. – Такой я не встречал, хотя выпивать самогоночку мне приходилось часто.
Трехлитровая бутыль, что господином стояла в центре стола, за разговором незаметно опустела наполовину.
Дед подошел к огромной печи, стоявшей в углу горницы, пошуровал высохшей от старости рукой где-то у самой трубы и вытащил кусок сала, завернутый в холщовую тряпицу. Аккуратно отрезав несколько тонких кусочков, уложил их в небольшую металлическую миску. После чего тщательно завернул шматок и уложил его на прежнее место.
– Угощайтесь, – проговорил хозяин. – Вижу, что люди вы хорошие, так чего жилиться!
– Вот за это спасибо, дед! – обрадованно воскликнул Свиридов. Взяв тонкий кусок, он положил его на хлеб. Вдохнул аромат и старательно зажевал. – А хозяйка у тебя где? Что-то не вижу.
– Померла, – как-то пусто и безо всякой интонации отвечал старик.
Было приметно, что горе у него давнее и уже успело притупиться. Если что и оставалось в опустевшей душе, так только тоска, что всегда соседствует с одиночеством. – Как сынов забрали, так этим же летом ей занедужилось. Помаялась маненько, а потом преставилась.
Старик привычно поднял руку к желтому пергаментному лбу, хотел было перекреститься, но потом, глянув на Свиридова, смотревшего на него в упор, раздумал. Видно, посчитав, что для крестного знамения не самый подходящий случай.