Казалось бы, всё, судьба этого текста определилась и оформилась – точка. Ан нет, вот тут-то и случилось самое интересное и непредсказуемое. В следующем, 2002-м, году в «Нашем современнике» (№ 8) появилась статья некоего Михаила Назарова «Закон об экстремизме и “Шулхан Арух”». Я редко откликаюсь на какие-либо публикации письмами в редакции, но тут меня, что называется, зацепило, и я 22 октября (то ли журнал с опозданием вышел, то ли я не сразу его прочитал) отправил письмо лично Станиславу Куняеву, где, в частности, писал:
У М. Назарова как-то так получается, что эти беды на Руси проявились только в последнее время, при разгуле «демократического» бесовства. Это совсем не так, всё началось ещё в середине и развилось во второй половине позапрошлого XIX в., что прекрасно видел Достоевский, писал-кричал о «жидовской» напасти, и мало кто сейчас об этом знает. Прикладываю к письму свою статью-исследование «Минус Достоевского (Достоевский и еврейский вопрос)», которую, может быть, Вы сочтёте нужным и возможным поместить в журнале…
Да-да, я и распечатку текста приложил (благо, уже принтер с компом имелись – не жалко), и вполне ёрнически удочку насчёт публикации забросил, ни на что не надеясь – захотели бы, ещё в 1995-м напечатали…
Куняев мне не ответил. И вот через полгода, столкнувшись случайно в Москве с заместителем главного редактора «Нашего современника», я услышал от него: в июльском номере идёт ваш материал о Достоевском… Я даже не поверил. И когда дождался седьмого номера, раскрыл и действительно увидел «Минус Достоевского» – тихо прибалдел и скромно порадовался: ну вот, не прошло и десяти лет!
Кстати сказать, если бы тогда, в середине 1990-х, такое произошло – публикация одного и того же произведения в двух журналах, – скандалу бы добавилось, теперь же, в XXI веке, при нынешних мизерных тиражах, эти условности давно исчезли-стёрлись: публикуй один текст хоть в десяти журналах – лишь бы читателей прибавилось…
За годы не регулярного, но вполне упорного литтруда одних только журнальных публикаций прозы скопилось более двадцати, а с литературоведческими (в основном по Достоевскому) – и вовсе почти сорок. Вон они, журналы, стоят-теснятся на книжной полке, греют авторское самолюбие – толстые и тонкие, столичные и региональные, престижные и новые, популярные и ещё не очень…
Но если выбирать самую-самую из самых публикацию – остановлюсь всё же на «Москве». И сама повесть «Сто двадцать лет спустя», аукающаяся со «Скучной историей» Антона Павловича Чехова, мне особенно дорога, да и, о чём уже упоминал, греет авторское самолюбие в какой-то мере уникальность публикации – если в том же «Нашем современнике» и до меня и после печатались тамбовские прозаики, то в «Москве» прецедентов не было и пока не предвидится.
Тем более было обидно, когда совсем недавно наша Тамбовская областная библиотека им. Пушкина, разместив на своём сайте обширный материал к 60-летию журнала «Москва», совершенно забыла упомянуть об этом. Ах вы, сссс…! Впрочем, матюгаться не стал, но не выдержал – написал с укоризной: мол, это же был единственный случай публикации прозы ТАМБОВСКОГО писателя на страницах этого престижного журнала за все 60 лет его истории. Неужели это не повод упомянуть об этом на сайте ТАМБОВСКОЙ библиотеки?
Увы, слаб человек, тщеславен…
Письмо В. П. Астафьева от 16 июня 1992 г.
2. Издательские стены
Эти издательские стены всегда – и в доисторические советские времена, и в новейшие дико капиталистические – нежным писательским лбом прошибать было трудно. Сейчас, когда от ран на лбу остались только памятные шрамы, самое время вспомнить с улыбкой или усмешкой самые любопытные истории рождения своих книг.
К слову, вот эту затёртую метафору про рождение для наглядности хочется развернуть во всей её нескромной и даже игривой красе. Сначала происходит таинство зачатия замысла – автор и сам зачастую не может толком объяснить, где, когда и каким образом он «залетел». (В этом месте какой-нибудь циник может съязвить: получается, Пушкин «оплодотворил» Гоголя сюжетами «Ревизора» и «Мёртвых душ»? Циник он и есть циник. Хотя по сути верно.) Затем литературный плод внутри писателя формируется-растёт и начинает проситься наружу – часто недоношенным и несовершенным. И происходит предварительное рождение – в виде рукописи, машинописи, файла. На этом этапе родитель-творец (а это может быть и женщина) ещё имеет возможность подправить, пригладить, «облизать» своё детище и решить его дальнейшую судьбу: 1) дать ему родиться полностью и окончательно, 2) спрятать до поры и времени в стол, 3) уничтожить-сжечь (хотя рукописи, как уверял классик, не горят, но попытаться можно)…