Наум зашел в здание вокзала, нашел какой-то «Бургер Кинг» и пристроился у стенки. Курьерская форма давала ему право сидеть где угодно, будто он ждет заказ. Нужно было зарядить телефон, чтобы позвонить Дженни, а еще он вдруг понял, что ужасно голоден — со вчерашнего дня ничего не ел, про заказ забыл — только сейчас вспомнил. Он снял куртку, включил телефон в розетку и открыл свою желтую торбу. Внутри оказался странный набор: гель для душа «Морозная свежесть», бритвенные станки и ватные палочки, а еще сливочное масло, багет и банка икры. Еда в наличии, но есть нечего. Похоже, украл чье-то свидание: кто-то хотел помыться, побриться и сделать бутерброды с икрой, но вмешалась судьба в виде Наума, бегущего на поезд. После бессонной ночи в плацкарте Науму тоже не помешало бы помыться, побриться и что-нибудь съесть, и он, отломив кусок от багета, побрел по вокзалу в поисках душа.
Телефон ожил и затрясся от пропущенных вызовов — мать, отец, мать, отец, мать, мать, мать. Наум испугался, выключил телефон обратно, он столько всего уже сделал — достаточно дикого, чтобы сдаться, попасться, дать слабину.
Душ нашелся, но раздеваться в нем не хотелось — холод гулял по кафельному полу в разводах мыла и чужих волосах. Наум заплатил 100 рублей, аккуратно пристроил на туалетном подоконнике свою торбу и куртку, зашел в кабинку и снял все, что посчитал возможным — футболку и свитер. Он осторожно выпустил воду из крана, почти как джинна, ладонью протер под мышками — сначала гелем (тот пах хорошо, как одеколон и заснеженный лес), потом водой и вытерся длинным шматом бумажного полотенца.
Наум нагнулся и подставил под воду голову — волосы тут же потяжелели и налипли ему на лицо. Он смотрел на пол сквозь мокрые пряди волос — вода затекла под ботинки, черные ручьи исчезали в сливе. Какое-то время он так постоял, провожая их взглядом, а потом, все еще стоя раком, порвал упаковку с бритвами — три раза по три лезвия, лучше для мужчины нет — и начал сбривать свои волосы от затылка к ушам, а потом от ушей ко лбу.
Волосы давались плохо, бритва то и дело застревала, он постоянно вытаскивал набившиеся в нее волосы, менял одну на другую, и туалетная тетенька уже пару раз приходила, стучала и спрашивала, долго ли он, пора бы и честь знать.
— Я скоро, — сказал Наум, и правда через какое-то время вышел — как новобранец.
— Ой, — только и сказала туалетная тетенька. — А такие волосы были красивые.
— Н-начинаю новую жизнь, — сообщил ей Наум. — А вы не з-знаете, в какой стороне двадцать седьмая линия?
— Это тебе на станцию метро «Василеостровская», — улыбнулась ему туалетная тетенька и махнула рукой куда-то в сторону улицы.
«На остров», — мечтательно подумал Дикий, шагая к метро по материку.
Снег успел насыпаться Науму за шиворот, пока он, плутая по улицам, выискивал нужный дом. Навигатор включить не мог — пришлось ориентироваться на местности, как раньше, просто глядя на номера домов и наворачивая лишние круги. Адрес Дженни он выучил наизусть еще на почте: сначала открытку отправил, теперь решил этой открыткой стать. Дженни всегда говорила, что ему сюда надо, и вот он здесь, ему казалось, она обрадуется.
Наконец он нашел нужный дом, вход, как он догадывался, со двора, а снаружи туда решетка. И, конечно, закрыта, а кода Наум не знал — чтобы отправить открытку, не нужен код. Наум потоптался какое-то время возле калитки, почувствовал вдруг, что продрог, и просто нажал цифры наобум. Перед встречей с Дженни хотелось отдышаться, согреться, а потом позвонить сразу в дверь, чтобы она удивилась и обрадовалась, и не успела опомниться.
— Кто там? — раздался недовольный голос.
— Курьер, — быстро ответил Наум, и даже, в принципе, не соврал.
Калитка, взвизгнув, открылась, и он бегом проскочил внутрь, как будто она прямо сейчас захлопнется, разрубив его пополам.
Во дворе были залежи снега, досок и ржавой арматуры, покрытой посеревшим, обратившимся в лед полиэтиленом, и Наум обошел его кругом, чтобы найти нужный подъезд — «парадную», как сказала бы Дженни, хотя парадного здесь не было ничего. Щербатые стены дома покрыл черный пыльный налет, на честном слове держались бумажные объявления: «девочки», «интернет», «настрою компьютер». Наум обнаружил нужный подъезд — над ним были цифры 10–26, и где-то среди них 18-я квартира, горячая точка на теле холодного города.
— Ты, что ль, курьер? — услышал он голос, а затем увидел и женщину — она смотрела на него из окна третьего этажа.
— Ну да, — несмотря на рюкзак у него за спиной, в котором лежало чужое свидание, голос звучал неуверенно.
— А чего стоишь? Ты к кому вообще?
«Вот пристала», — подумал Наум, а вслух сказал:
— Я к Вел-л-личко.
— К Женьке, что ли?
— Да я принес им… — и Наум осекся, а потом вдруг вспомнил: —Ик-к-кру принес!
— Икру? Красиво жить не запретишь! А мой-то курьер где? — хмыкнула собеседница и захлопнула форточку.
— Да я не в-в-в этом смысле! — закричал Наум. — Я из Мурманска!
Но любопытная соседка уже его не слушала. Зато, на счастье, в нужный подъезд пришел настоящий курьер — с такой же, как у Наума, желтой сумкой, видимо, тот самый, которого ждали на третьем этаже.
Восточный человек в огромных варежках смерил Наума взглядом и открыл дверь.
— Иди, брат, — сказал он, пропуская Наума вперед.
В этих своих одинаковых куртках они и правда были как братья.
Дверь в квартиру Дженни оказалась огромной. Коричневый кожзам от пола до потолка, Наум стоял, задрав голову. И еще она оказалась запертой, то есть никто не открыл, когда он решился и позвонил. Но было бы странно, сказал Наум сам себе, она, наверное, в школе, еще ведь только двенадцать. Он спустился вниз на пролет, к окну, присел возле батареи и сам не заметил, как задремал.
— Наум? — какой-то невысокий парень в очках и расстегнутой серебристой куртке легонько коснулся его плеча и отпрянул.
Наум вскочил, испугавшись, что пацана за ним прислала мать.
— Ты кто?
— Что ты здесь делаешь? — спросил незнакомец улыбаясь.
Наум молчал. Парень был странный, и, как Наум ни пытался его вспомнить, факт оставался фактом — он его не знал.
— Ну хорошо, —кивнул парень. — Давай тогда познакомимся.
Звучало очень по-маньячески. Наум подумал, что еще не поздно сбежать, тем более что парень был мелкий — ниже его, наверное, на голову и выглядел не слишком серьезным противником.
— Я Дженни, — выдавил из себя парень, и было видно, как тяжело ему даются эти слова. — То есть Дженни — это я.
И протянул руку.
Наум офигел — и это еще слабо сказано. Пол под ним пошатнулся, затошнило даже. Руки он парню не подал, и тот нерешительно опустил свою обратно в карман.
Наум рассматривал парня со смесью недоверия и злости: очень тонкое и бледное лицо, очки расфуфыренные, как будто со взрослого снял — в изящной черепаховой оправе, пухлые губы, волосы длинные — конечно, не фиолетовые, просто серого мышиного цвета, собраны резинкой в пучок, рубашка цветастая под серебристой курткой, джинсы узкие, как будто лопнут сейчас на яйцах, ботинки массивные — Дженни прислала ему фотку, сказала, что это «ньюроки» с «Алика», — и это, пожалуй, единственное, что было правдой.
— Не веришь? — спросило нечто, которое было Дженни еще полчаса назад, а теперь стало ничем — все испарилось, исчезло, превратилось в дерьмо.
— Да н-н-нет, чё, — сказал Наум, прищурившись. — Верю. Только б-б-блядь.
— Я понимаю, это сложно понять… — начал было парень и сделал шаг к Науму, но тот отшатнулся, как от наступающего огня, чуть не вошел спиной в мусоропровод.
Женя замер.
— Ты извини, я, наверное, сразу должен был сказать, но ты бы не стал тогда со мной общаться… Правда?
— П-п-правда, — твердо сказал Наум. — Б-б-больной ублюдок.