Вспоминает, как выходит обычно из отельных номеров — холодных и неприкаянных, с дурацкими подушками, пыльными углами, искусственным холодным светом. Грязные эти ковры, которые не оттереть. Всякий раз, покидая их, она чувствует одновременно опустошение, злость, сожаление, нежность и отвращение. Слишком много чувств за одно короткое мгновение. Всякий раз, расставаясь с Ильей, Анна умирает от передоза и становится сама не своя.
25
Когда Наум протер глаза и вспомнил все, что с ним произошло этой ночью, он пришел к выводу, что прятаться далее невозможно, что единственный выход — позвонить родителям, но тут же понял, что телефона у него больше нет. Он судорожно стал придумывать выход, но выход совсем никак не находился, и хуже всего было то, что с каждой минутой он вспоминал все больше.
— Можно мне п-п-позвонить? — спросил он старушку, которая все еще с нежностью смотрела на него.
— Позвони, — кивнула старушка и осталась сидеть как ни в чем ни бывало.
Науму показалось, что все это не по-настоящему, что все это сон — длинный, дурной и абсурдный, он облизал свои разбитые губы и коснулся синяка на плече — нет, кажется, взаправду.
— У вас есть т-т-телефон? — совершил он еще одну попытку.
— А! — обрадовалась старушка, как будто бы что-то вспомнила. — Нет, телефона у меня нет. Но ты сходи, поищи, — предложила она, кивнув на редких пассажиров электрички.
Наум прикинул, что утром в будний день за город могут ехать только пенсионеры или такие, как он, но стоило попытаться.
Он поднялся, морщась от боли, и спросил старушку, кивнув на пустой и мятый рюкзак:
— П-п-посмотрите?
Просьба была нелепой. Никому в этой утренней стылой электричке не нужен был его рюкзак, тем более в таком состоянии. Но Наум как-то сросся с ним за эти два дня, к тому же нельзя было оставлять здесь ничего своего — чтобы не возвращаться.
Потом он пошел по вагону. У самого тамбура на двухместной лавке спал восточный человек в оранжевой жилетке. Наум решил, что это дворник или какой-то ремонтник. Он часто видел, как восточные люди звонили домой: они всегда держат смартфон перед собой, говорят по видео, громко смеются. Наум потрогал его за плечо.
— Эй, — позвал он негромко. — Эй, вы спите?
Человек в спецовке с трудом разлепил глаза и с удивлением посмотрел на Наума.
— Чё? — спросил человек. — Проверить?
— Что п-п-проверить? — растерялся Наум.
— Документи проверить?
— А. Нет-нет. Мне п-п-просто позвонить. Телефон. У вас есть телефон?
— Телефон? — снова просил человек с той же самой интонацией, что и до этого.
— Позвонить, — Наум перешел к пантомиме — приложил большой и указательный палец к уху. Ему казалось, это международный жест.
— А! — сказал вдруг ремонтник с интонацией, как у старушки. — Ти хочиш звонить?
— Да, — сказал Наум, радуясь, что теперь все наладится. — Хочу. Звонить.
Человек расстегнул свою куртку и выудил оттуда старенький потрепанный смартфон. На экране — фото трех маленьких девочек, тоже восточных.
— Дочи, — довольно объяснил восточный. — Дочи мои.
— Симпатичные, — сказал Наум. — Разблокируете?
Восточный нарисовал пальцем на экране какую-то замысловатую фигуру по точкам и протянул телефон Науму, указывая им на скамейку напротив:
— Здесь сиди. Звони.
Наум подчинился.
Под внимательным взглядом владельца телефона он уставился на девочек. У одной были ярко-зеленые бусы, вторая прижимала мишку к груди, третья, самая маленькая, стояла, насупившись. И у всех троих вились волосы — крупными завитушками, как у него, пока он не побрился.
Ни одного родительского номера Наум не помнил.
— Чё? — спросил восточный.
Наум помотал головой.
Единственный номер, который он, к своему ужасу, вспомнил, — номер Дженни.
Наум поморщился от мысли о том, что придется звонить ему, но вариантов не было.
— С-сейчас, — сказал он восточному. — Извините, я вспоминаю.
Потом набрал номер.
— Алло?
— Это… Это я, Н-наум.
— О боже, Наум! Куда ты пропал? Чей это номер?
Голос на том конце звучал взволнованно. Наума опять затошнило, он с трудом подавил желание повесить трубку.
— Н-неважно. С-слушай, ты можешь с-связаться с моими род-дителями? В соцсетях поищи там… М-может, через школу…
Но Женя не дал ему договорить:
— Спокойно, Нум, твои родители тебя повсюду ищут, они вчера связались со мной, я рассказал им про клуб. Где ты сейчас?
— Тебе з-звонили мои род-дители?!
— Да… Знаешь, наверное, они порылись в твоих переписках, но слушай, это неважно, просто скажи, где ты!
Наум покрылся испариной от мысли, что родители читали его переписку с кем-то, в кого он был влюблен… А потом позвонили и узнали, что это парень.
— Н-неважно, где я, — отрезал Наум. —С-скажи им тогда, что я буду ждать на вокзале. Что у меня т-телефон украли.
Восточный нетерпеливо дырявил глазами Наума.
— Чё долго, — сказал он, показывая на часы.
— Щас, — бросил ему Наум и сказал в трубку: — Ты понял меня?
— Нет, Наум, — сказал Женя стальным голосом, — так не пойдет. Ты скажешь мне, где ты, я вызову такси, ты приедешь ко мне и будешь ждать у меня, ага? И я сейчас же позвоню твоим родителям.
Наум окончательно сдался и чуть не заплакал.
— Где мы? — спросил он у восточного и тот пожал плечами, тогда Наум крикнул старушке через всю электричку: — Мы где?!
И та ответила:
— Рощино проехали…
— Пиздец, занесло тебя, милый, — сказал Женя в трубку, и от этого «милый» Наума опять затошнило. — Выходи на следующей и жди на станции такси. Думаю, оно там будет одно и нескоро.
Наум протянул трубку восточному, и тот нетерпеливо схватил и приложил зачем-то к уху, а там Женя — все еще висел на проводе.
— Чё? — в своей обыкновенной манере спросил он.
— Проследите, чтобы он вышел на следующей, — попросил Женя.
— Хуй-на, — громко сказал восточный и нажал на красную круглую кнопку. Экран снова заполнили девочки. — Спать я буду.
Наум похромал обратно к старушке и своему нетронутому рюкзаку.
— Спасибо, — сказал он ей, подхватывая желтый комок. — Я пойду.
— Давай, давай, — сказала старушка, все также мягко улыбаясь. — Вот тебе, поешь на дорожку.
И она протянула Науму яблоко, как в той сказке про Ивана-дурака, которому Баба-яга в лесу яблоко дала, чтобы оно катилось колбаской и показывало дорогу. А может, это и вовсе клубок был. И дурак тут Наум, а совсем не Иван. Дурак, идиот, мудила.
Наум прижался лбом к стеклу двери, прямо к надписи «Не прислоняться», и смотрел, как проносятся стволы деревьев, — долго-долго, пока не закружилась голова и не объявили скрежещущим голосом нужную остановку.
26
Они вошли громко, весело, как будто с мороза, и прихожая сразу же наполнилась светом, как бывает зимним спокойным вечером — желтым, в семейном кругу, когда заканчивается сумрачная тьма и наступает праздник, и голоса, и, возможно, радость, словом, что-нибудь — после долгого молчания. Анна вслушивалась в слова, в их радостный гул, чувствовала, как сантиметр за сантиметром проходит оцепенение, как расслабляются мышцы, поняла вдруг, как устала. Выяснилось — в эту самую минуту, — что она смертельно хочет спать, просто лечь, зажать ногами бессмысленное в эту батарейную жару одеяло, свернутое жгутом, — зимой всегда топили как черти, — и забыться сном, и даже громкие голоса из прихожей ее не разбудят. На пороге появился Наум.