— Я… как-то не подумал. То есть, да, конечно, на машине.
— Вы понимаете, что это полностью меняет дело?
— Как меняет?
— Кардинально. Она не исчезла, она уехала от вас. Сама. На машине.
— Да…
— И куда она могла поехать?
— Куда?
— Это я вас спрашиваю.
— Не знаю.
— Мы прекращаем поиски.
— Что?
— Ваша жена просто сбежала от вас. На машине можно уехать куда угодно. Мы можем подать в розыск, но пока у нас нет оснований. Ищите. Думайте.
— Вы издеваетесь?
— Семейные проблемы не наш профиль.
Толя вышел из отделения полиции и сплюнул в глубокую кривую лужу.
Набрал сына.
— Наум, собирайся. Нет, не нашли. Говорят, она сама уехала. Откуда я знаю куда. Ну давай дадим ей время. Вернется. Послушай, я тут подумал. Может, поедем в Питер, как ты хотел? Ты же хотел туда переехать? Ну а что, будем сидеть и ждать? Я не могу так просто сидеть. Ей нужно время, и нам оно нужно. Давай.
Наум молчал. Вот она, новая жизнь.
Теперь, без Дженни, он не совсем понимал, стоит ли уезжать. Оставаться здесь тоже невыносимо. Он не хотел возвращаться в школу, знал, чем это обернется для него. Маленький город — диагноз.
Вообще-то он дико по ней скучал — по девочке, которой никогда не существовало. Или даже скорее по себе, по тому Науму, каким он был рядом с ней.
Что бы сейчас сделал Наум? Другой Наум — смелый, симпатичный и умеющий хорошо шутить? С которым можно часами обсуждать фильмы и смеяться над видосами? Тот Наум, который может украсть?
Наум встал и начал собирать спортивную сумку. Откуда у него вообще спортивная сумка, он и спортом-то никогда не занимался. В мире много непонятных вещей.
Вот я приеду туда и сразу стану другим я буду совсем другим вы меня не узнаете я буду сильный смешной умный не буду заикаться я буду хорошо одеваться или плохо нелепо тупо как Селедка но в этом будет мой стиль такой стиль которого нет ни у кого я буду ходить на рейвы я буду ходить на пати я буду пить пиво когда запрокидываешь голову и в горле ходит кадык вверх вниз и где-то там у горла у меня все время будет засос потому что я встречу девчонку эта девчонка будет с сиреневыми волосами у нее будут глаза с длинными ресницами а вокруг глаз блестки глиттер и хайлайтер и я буду смотреть на нее и думать вот это моя девчонка и запишу ее в телефоне моя девочка мы будем гулять по ночному городу и смеяться над этими шутками про расчлененку и фонтанку про достоевского однажды я был на экскурсии и тетка в меховой шапке сказала вот с этого места раскольников смотрел на неву и хотел утопиться встаньте и посмотрите тоже и правда же возникает такая же мысль и потом она засмеется потому что эту шутку я выдумал для своего следующего стендапа я буду комик которого вы будете смотреть на ютубе и после моих концертов мы будем целоваться в падике или на лавочке в парке я пойду провожать ее домой и она меня спросит хочешь зайти и я скажу конечно а где твои родители а она скажет уехали вся хата в нашем распоряжении и я скажу а выпить есть и она предложит зайти в магазин один из тех которые маскируются под бары а на самом деле ты там просто наливаешь себе из крана пива в пластиковую бутылку потом берешь крышку и завинчиваешь типа ты просто забрал с собой такое есть только в питере ну а дальше дальше я не знаю как все сложится на самом деле я и до этого думал что все у нас с дженни получится я устал говорить о нем дженни ведь никакой дженни нет он обвел меня вокруг пальца я выгляжу полным дебилом во всей этой истории я как последний лох приперся к нему домой бля мне хочется орать когда я это вспоминаю мне дико стыдно пиздец и может я просто не встречу больше девчонку с сиреневыми волосами и мы не будем целоваться в падике и она не захочет чтобы я ее провожал и у нас ничего не получится потому что у людей так редко получается и вот я думал что у нас получилось а на самом деле все это херня обман вранье ложь мам давай отмотаем на несколько месяцев назад когда я спросил у тебя можно мне поехать в питер а ты мне сказала нет ты что дурак я дурак я дурак я дурак
32
В лесу, говорила она, водилось много нечисти. Вся она пряталась между ветвями, в оврагах, в расщелинах. Вся она не ложилась спать, караулила и пугала. Иногда увлекалась путником, манила его во влажные заросли, ноги вязала папоротником. Иногда выходила навстречу. Лицом нечисть была красивая, ногами быстрая, руками умелая. Путник редко отказывался. Удивлялся — может быть. Но покорялся.
Хульдра, сказала она, ты была хульдрой.
Кто это?
Вспомни.
Хвост у тебя имелся, такой вот — коровий. Руки умелые, ноги быстрые, ты никого не боялась. Когда ты бежала, земля отвечала паром.
Когда попадался путник, который тебе нравился, ты его заманивала. Ты брала его за руку и вела за собой в расщелину. Ты прятала хвост под рубашкой. Рубашки твои всегда доставали пола.
Затем ты его любила. Если утром путник сбрасывал твои руки, рвал папоротник и пытался уйти, ты губила его — сразу же или через время, но на спине твоей появлялась щель.
И чем больше таких, тем шире она становилась. Но ты не могла поверить.
Я убила их? Сколько их было?
Послушай меня.
Сколько?
Хульдра не обязана убивать. Хульдра могла уйти в океан и наполнится водой через щель.
Вода забирается в спину, и там плещутся рыбы, и ты чувствуешь их хвосты позвонками.
Я становилась утопленницей?
Ты становилась женщиной, которая больше себе не принадлежит.
Анна лежала на сыром холодном песке. Вся ее одежда — мокрая, в зеленых разводах — тянула ее вниз, давила тяжестью, как цемент. Она дрожала, но не чувствовала холода. Надо вставать, говорила она себе, встань.
Как в детстве: не сиди на холодном камне, ты же девочка.
Уступи каждому, ты же девочка. Будь сильной, ты же девочка. Потерпи, ты же девочка.
Анна перевернулась на живот и поднялась на локтях. Океан ушел. Вокруг было пусто. Вылизанный песок ровным палантином накрыл землю. Она рассматривала мелкие камни, разбитые раковины и полупрозрачные комки спутанных водорослей. Ее волосы спутались в такой же грязный комок. Она поднялась и, шатаясь, пошла вдоль берега. Где-то тут была рыбацкая бухта, она откуда-то это знала и шла по наитию. Впереди показались ряды перекрестных костей — как в музее со скелетами динозавров, на широком пляже теснились рядами пирсы, а на них — хижины рыбаков. Квадратные домики торчали на обгрызенных волной деревянных сваях, в колени которых билась вода во время приливов и шторма.
На лестницу к мосткам в отлив залезть тяжело — нижняя ступенька высоко от земли. Анна схватилась за нее и, с трудом подтянувшись, вскарабкалась вверх. Ветер тут же залепил ей глаза солью и мусором. Жмурясь, Анна поднялась по лестнице и прошла к бесцветной времянке. Грубо сколоченная из бурых досок, она вся накренилась и, казалось, вот-вот оторвется и улетит в Канзас. Анна прижала ладони к окошку и заглянула внутрь.
В хижине было сумрачно и уютно. Старый топчан, покрытый клетчатым советским одеялом, спасжилеты и пластиковые стулья, сложенные друг в друга. На столе — рыбацкие снасти, все в песке и водорослях. Какие-то замызганные тетради, не до конца отмытые чашки.
Она обошла домик по кругу, держась за перила и стараясь не свалится, потому что наверху ветер просто сбивал с ног, потом вернулась в исходную точку у окна. Остановилась и посмотрела вниз — океан бился, выбрасывая брызги как языки огня, почти до самых поднятых на тросах «пауков»5.
Анна села на лавочку. Соленый морской ветер сковал ее кожу, та стала шершавой и чесалась под мокрой и затвердевшей одеждой. Ледяной озноб судорогой прошел через все тело, и Анна задрожала — и от холода, и от чувства полной беспомощности.
С холодом вернулось желание жить — может, еще не жить, но, по крайней мере, бороться за тепло.
Анна нашла на покрытом зеленым мхом пирсе осколки каких-то раковин, видимо кем-то когда-то принесенных и оставленных, — не океан же их забросил на высоту? Она попыталась разбить ими замок, но хрупкие раковины ломались и осколками падали вниз.