Иначе у Хлои. Как впервые выпила в пятнадцать с пацанами за длинным рядом вросших в землю ржавых гаражей (в особенности с одним пацаном, чьи руки она обнаружила через какое-то время у себя под футболкой), так и открыла в себе нечто удивительное: как будто тот человек, которого она знала и кем она, безусловно, являлась, буквально через один и шесть промилле стирался ластиком, обнаруживая кого-то иного — красивого, благородного и смешливого. Хлоя открыла в себе способность шутить, смеяться, отбрасывая волосы назад, смотреть исподлобья бархатным взглядом, легонько толкать кого-то в плечо. И с тех пор все чаще туда возвращалась — и к гаражам, которые все еще торчали зимой ржавыми верхушками из-под снега, и к узкому горлышку темной пивной бутылки.
Анна же в той же юности с самого утра торчала дома со своим скучающим ртом, читала подобные ей унылые романы из библиотеки иностранной литературы и с удивлением смотрела на свои исцарапанные ветками руки — не помнила, когда это случилось, возможно, намедни в малиннике на дачном участке. Красные полосы лежали поверх бледных запястий, как будто это продолжение тетради в полоску — сорок восемь листов, в которой Анна по собственному желанию тренировалась писать сочинения по прочитанному. Она решила поступать в педагогический — а чего еще ждать от человека, просиживающего лето в областной библиотеке?
Хлоя, возвращаясь под утро, тетради рвала.
…Вот, я принес. Выпьем?
Вокруг гремит гром неизвестного попсового трека.
Как тебя зовут?
Илья.
Поцелуй меня? — внезапно предлагает Хлоя, потому что один и шесть… семь… восемь… девять промилле, и бац — посмотри, в каком прекрасном мире мы живем! Она поднималась к верхней границе радости как будто в лифте.
Еще утром Анна провела с Хлоей беседу. Очень убедительную, очень трезвую, очень, как им обеим казалось, справедливую. Анна говорила, что нужно проредить. Да, говорила Хлоя. Хотя бы не каждый день. Да, говорила Хлоя. Может быть, по праздникам? Тут Хлоя засомневалась. Но потом обрадовалась вслух: скоро день всех восставших из ада, если разрешат, потом что-то народное, потом Новый год, Рождество, четырнадцатое — а чем не повод? — потом двадцать третье, восьмое, девятое, конец учебного года, и, в общем, все. Мамки-папки притащат коньяк, шампанское, вино. И шоколад. «Шоколад мне», — встряла Анна. «Давай, в общем, как-то постепенно, без фанатизма», — сказала Хлоя, и Анна сдалась. А днем Хлоя просто хлопнула у «Перекрестка», чтобы не дома. Не потому, что Анна даже, а потому, что Душнила.
Хлоя рассматривает Илью — не очень высокий, но хорошо сложен, тонкие черты лица, грубо побрит и выбрит, — про таких говорят «красивый», но Хлоя никогда не обращала внимания на внешность. У нее было немного мужчин, и все они были хороши в чем-то другом — кто-то весел, кто-то поистине добр или развит интеллектуально, но ни об одном из них нельзя было сказать «красивый».
…Прости, что?
Поцелуй меня.
Так сразу?
Нет, через полгода.
Он как-то мнется, этот Илья, Хлоя даже расстраивается.
А потом он ее целует, и становится хорошо.
Музыка в баре торчит колом — громкая и невозможно навязчивая, но они стоят, обнявшись, как на школьной дискотеке лет (сколько?) назад, и Илья держит руки на ее талии, но так, что они соскальзывают, а Хлоя положила ему голову на плечо. Они топчут заляпанный пол — как в анабиозе.
Хлоя вспоминает это чувство.
Его звали Вадик: руки у него все время были в масле, пальцы шершавые, ногти как будто расплющенные — он занимался ремонтом автомобилей, сам перегонял какие-то тачки, участвовал в странных схемах, Хлоя в подробности не вдавалась. Какие подробности в пятнадцать лет? Вечером за гаражами они с девчонками пили джин-тоник из банок, жгли зимние костры, он мимо дрифтовал по высокому снегу, фарами ей подмигивал — может быть, и не ей даже, просто выделывался, но она вцепилась.
На нем всегда была кожаная куртка — рваная, потрескавшаяся, с широкими плечами — шире, чем собственные, как у мотоциклиста, но мотика у него не было. Говорил, что копит. Тачка воняла бензином, Вадик пах умопомрачительно — кожей и сигаретами, он все время что-то смолил — синий LM или «Винстон». Она тоже не отставала, подходила к ларьку, говорила: «"Мальборо лайт", штука». Ей продавали.
Вадик не спрашивал, сколько ей лет, она не рассказывала. Он уже школу закончил, то есть вылетел из нее, и тачку водил — ну точно больше восемнадцати, значит. Взрослый чувак на тачке — все девки завидовали.
Модель машины Хлоя запомнить не могла, просто знала, что красная, вишневая даже, ну и не русская. Вадик заезжал за ней после школы, ехали сначала в стекляшку, Вадик там что-то тер с пацанами, Хлоя ошивалась рядом, ела картошку жареную и мороженое. Запивала «Балтикой — Тройкой», от этого сразу вело. Пацаны ее за глаза называли «восьмиклассница», типа аллюзия на Цоя. «Опять с восьмиклассницей» — такое вот отношение. Но Хлоя не обижалась, главное, что Вадик ее любит, так ведь? А Вадик любил. Он цветы ей дарил (нечасто, но все-таки), один раз подарил большого такого медведя — с бантиком. В полный рост.
Поцеловались они в первый раз на лестничной клетке возле ее квартиры, он ее провожал домой (обязательно), а она ему позволила (очень ждала, если честно). Она к этому моменту была давно подготовлена: читали с подружками журнал Cool, обсуждали прочитанное. Хлоя знала, что петтинг — это когда без члена.
Воплотить знания в жизнь было непросто: Вадик жил с бабкой, Хлоя — с родителями, так что ждали момента, специально не договаривались. Однажды свезло: предки уехали на рынок, Хлоя осталась дома, наврала про больное горло. Выпила припрятанный с вечера джин-тоник, дважды покурила на балконе. Вадик приехал из гаража — руки черные. Пока он мыл их в ванной (вся раковина в серых разводах), она стояла, прижавшись щекой к его спине — кожа опять, сигареты, отступать было некуда.
Вадик прямо в ванной куртку сбросил, подхватил ее на руки — легкая во всех смыслах добыча, — понес в зал. В зале диван у них был, типа места перед телевизором.
Она вся как раз на диван и поместилась — как солдат. Вадик комком снял свитер и остался в потрепанной майке, но пах все равно умопомрачительно хорошо и еще спросил: ты уверена? (Хлоя была уверена.)
Вадик осторожно просунул руку под ее футболку неопределенного размера. Хлоя зажмурилась. Когда он зазвенел ремнем на своих драных джинсах, Хлоя открыла один глаз и сказала шепотом: «Петтинг».
— Чего? — спросил Вадик и замер.
— Это без члена.
Вадик заржал.
— Ладно, — сказал он.
Застегнул штаны, одним движением стащил с нее футболку и шорты, упал на колени и развернул застывшую Хлою к себе.
— Тогда попробуем так, ага? — И Вадик положил ее ноги к себе на плечи, а потом случилось все то, чего она совсем от него (и ни от кого) не ожидала и даже не читала об этом в Cool, а когда говорила об этом с девочками, всегда стеснялась.
И пальцы у него оказались совсем не шершавые, а даже напротив.
Потом они какое-то время это практиковали, пока однажды мать с работы не пришла неожиданно — у них там зарплату задерживали, и они митинговали, поэтому в этот день не работали.
Вадик был с воплями изгнан, Хлоя лишена денег и свободы («чтоб после школы была дома»), диван мать драила прямо с хлоркой — так, что пятна остались.
«И больше чтоб я гопника этого рядом с тобой не видела. Ты несовершеннолетняя, он сразу сядет», — так сказала мать, а отец гнетуще молчал, вернувшись со смены.
Хлоя очень тогда разозлилась, прогуляла алгебру, сама пришла в гараж к Вадику и потащила его за руку в подсобку. «Давай, — сказала она. — Теперь как следует».
Вадик обрадовался, достал откуда-то водки. Хлоя накачалась знатно и помнит нечетко, но под анестезией было не больно.