Литовские повести
Юозас Апутис
АХ, ТЕОФИЛИС!
Юозас Апутис родился в 1936 г. в деревне Бальчяй Расяйнского района. Окончил историко-филологический факультет Вильнюсского университета, работал в редакциях газеты «Литература ир мянас», журнала «Гирёс» («Леса»).
Публикуется с 1960 г. Его излюбленный жанр — короткий рассказ, пишет преимущественно о деревне, углубленно анализирует духовный мир и психологию современного человека. Вышли сборники рассказов «Цветет пчелиный хлеб» (1963), «Сентябрьские птицы» (1967), «По горизонту бегут кабаны» (1970), «Возвращение вечереющими полями» (1977). Перевел на литовский язык произведения А. Платонова, Л. Леонова, В. Быкова и других.
ДОЖДЬ
Ему нравится смотреть, как она идет. Вот почему в первые дни он брел сзади — пускай Вилия болтает себе с Вацюкасом. Нет для него картины прекраснее той, когда ветер прибивает платье Вилии к ногам и легонько закручивает. Еще красиво, что она босиком. Первые дни, когда Бенас привез их из городка, обе разгуливали в сапогах; это вам не шутка — землемеру приходится по всяким местам топать. Милда и сейчас без сапог шагу не ступит, а Вилия идет себе босиком, симпатично откидывая в стороны запыленные ноги.
Уже сама поездка из городка была не совсем обычной. Запряг он тогда лошадь в ладный возок, застелил зеленой попоной («Как на свадьбу», — сказала мать), приехав, остановился, где было велено, вошел в дом, снял фуражку. Лицо его было незнакомо сидящей там барышне, и она тут же спросила:
— Чего тебе, паренек?
Черт бы ее драл! Попадись она где-нибудь в деревне, поперхнулась бы этим пареньком! Чего он не переносит, так это таких дурацких оскорблений. Сама, чего доброго, еще в прошлом году с голой попкой бегала, а теперь: паренек! И так уж этих неприятных случаев уйма, и все как на подбор. Первый раз напоролся на такую вот в кузове грузовика, когда ехал за метрикой. И кто только научил его всегда отвечать правду — к месту и не к месту? На грузовике была такая барышня, щупленькая и чернявая, глаза у нее блестели, как у хорька.
— Куда путь держишь, паренек? — с явной насмешкой спросила она как раз в ту минуту, когда он собирался отвернуться в угол и прикинуться, что не замечает ее.
— За метрикой.
— За метрикой? А тебе уже документы выдают?
Раскусив, куда она клонит, он расхрабрился:
— А почему бы и нет?
— Раз так, то, может, паренек, поженимся?
Вот тут он и дал маху:
— Да мне еще рано…
— Сказал! Раз документы есть, значит, мужчина…
Будь она одна, Бенас, может, и придумал бы, что ответить чернявой, но их несколько, и все зубы скалят, особенно чернявая. (Истины ради надо отметить, что единственно ее, только ее чуть выпяченное мягкое место под голубым платьем, только ее лучистые глаза, пухлые губы и смоляной черноты волосы он будет помнить все время, других же — а было там еще трое — не запомнил ни одной. Мы запоминаем тех, кто проявляет себя, не важно чем: добром, злом или подлостью.) Он старался придумать и сказать что-нибудь, но в голову не приходило ни одного словечка, только чувствовал, что краснеет и становится, как свекла, ну, просто деваться некуда. И все-таки выпалил ответ, может, и не совсем плохой:
— Я лучше повременю…
Девчонки захохотали еще веселей, но странное дело — чернявая меньше других; уже почудилось ей что-то, уже ощутила она это малюсенькое противоборство двух людей — незнакомого паренька и ее, когда вот-вот переметнется между ними какая-нибудь злополучная искра. Опять самопроявление человека виновато, самопроявление любым способом — словом, делом, телом, оружием!
На этом все и кончилось, ничего больше не было, но память уже озарила первая молния созревания, запечатлелось и навсегда застыло отброшенное ветром в сторону голубое платье чернявой девочки, величественно, может, даже напоказ вытянутая шея и красивая головка… Кончилось потому, что надо было слезать, Бенас пошел за своей метрикой, а девчонки в магазин. Ага, куда подевалась бойкость чернявой — плетется теперь за подружками, обособившаяся и растерянная. Чего ей не хватает, этой вороне черной, что ей плохо? Слова, слова, двумя людьми, по сути, детьми еще, сказанные; это сладостное магнетическое поле, которое возникает между мужчиной и женщиной, уже вскружило голову, заставляя не так ставить ногу, поднимать руку, не такой делать шаг…
И все-таки что ответить теперь этой задаваке, которая сидит за столом и воображает, что ее это все не касается, что она будет жить себе поживать одна, сколько позволит бог.