Другое дело — послесловие, позволяющее ограничиться тем, что есть в книге, и ориентирующее на беседу с читателем, который уже познакомился с тем, что в ней есть.
Итак, десять повестей, избранных составителем, прекрасно знающим литовскую прозу.
Дело в том, что в хронологических рамках, охватывающих в данном сборнике десять — двенадцать лет, нетрудно насчитать сотню произведений этого жанра, доброе десятилетие главенствовавшего — по крайней мере в количественном отношении — над другими жанрами прозы: книг повестей выходило больше, чем романов или сборников рассказов. Литовская литературная критика в свое время немало размышляла о таком явлении, вспоминала крылатые слова Белинского о возможностях этого жанра, связывая такой подъем и с застоем в развитии рассказа, и с тяготением молодого поколения прозаиков к более крупным формам художественного постижения действительности, с подготовкой их к непосредственному штурму самой неприступной крепости — романа.
Что-то, видимо, было подмечено правильно, что-то оказалось неподтвердившейся гипотезой, но главное — не различные критические интерпретации, а то, что шестидесятые — первая половина семидесятых годов дали произведения «среднего» жанра, несомненно ставшие выше средней линии в идейно-художественном отношении.
Начало определенного этапа развития литовской повести я бы датировал 1961 годом, когда вышла «Сосна, которая смеялась» Ю. Марцинкявичюса. Один из талантливейших мастеров слова своей первой и до сих пор неповторенной попыткой в прозе не только привлек внимание широкого интернационального круга читателей, но и дал сильный толчок дальнейшим поискам в этом жанре. После «Сосны…» главной жанровой особенностью повести стало лирико-исповедальное начало, самораскрытие молодого человека, описание процесса созревания личности. К наиболее характерным произведениям этого направления я бы отнес «Щавелевое поле» Л. Яцинявичюса, «Арберон» В. Бубниса и «Игры взрослых» Р. Кашаускаса. Два писательских поколения, три творческие индивидуальности являют нам эти повести. «Щавелевое поле», первая повесть молодого автора, перед тем дебютировавшего рассказами, появилась в печати, когда ему было всего двадцать два года. Талант, привлекший внимание читателя уже в первой книге его рассказов, соединенный с небольшим, но несомненно аутентичным жизненным опытом автора, без труда завоевал признание особенно молодого поколения, узнавшего в главном герое Мартинасе самого себя, открытой душой принявшего и его жизненную позицию, и его заботы, и первые испытания.
Мартинас, как и Ромас Стаугайтис из упомянутой повести Ю. Марцинкявичюса, привлек своей искренностью, самостоятельностью, активным отношением к явлениям жизни, неприятием мещанской посредственности, юношеским максимализмом. Правда, этот максимализм чаще всего проявлялся в отношении к окружающим и не всегда способствовал самокритичной оценке собственных поступков, но кто мог упрекать за это восемнадцатилетнего героя, да и его ровесника — автора? Упреки появились позже, когда «автобиографические» повести молодых авторов стали появляться одна за другой, часто не достигая уже психологической достоверности и художественного уровня «Щавелевого поля», но зато опережая его В эгоцентричности молодого героя, к тому же духовно более мелкого, следовательно, и более претенциозного, и менее привлекательного. Отдав дань такому герою в следующей своей повести — «Марафонский бег» (кстати, обе они вышли в одной книге в 1968 г.), Л. Яцинявичюс первым почувствовал опасность послушного следования за героем, и появившаяся затем повесть-гротеск «Меняю образ жизни» стала его прощанием с литературной молодостью. Недавно опубликованный первый роман этого автора свидетельствует о серьезном шаге вперед, позволяет говорить о гражданской и творческой зрелости художника.
Таким образом, прочтение повести почти через полтора десятилетия после ее появления как бы раскрыло две перспективы, позволило еще раз осмыслить две давно известные истины: открытия не повторяются, идущему нельзя остановиться.