Мама подняла голову и посмотрела на меня, как на чужого.
На кушетке, лицом к стене, одетый, лежал отец. Спал.
Повилас затянулся потухшей сигаретой, взял спички.
Я застыл в одних трусах на пороге. Хотел броситься назад, захлопнуть дверь, но что-то меня удерживало. Извиниться… нет, надо что-то сказать…
— Поздний час… — сказала мама.
— Поздний, — ответил Повилас и рассыпал спички.
Я толкнул стул и, пробегая мимо стола, смахнул рукой рюмку. Звякнула, разбилась.
В туалете я задержался долго. Спустил воду. Унитаз гудел, клокотал. Я не мог шевельнуться. Я не мог выйти. Я боялся снова столкнуться с… Открутил кран над ванной и сунул одуревшую голову под ледяную струю. Оказывается, это прекрасно, когда тут же ванна. Совмещенный санузел — изобретение глобального масштаба, черт возьми!.. Честно, я сойду с ума или… или сам не знаю… Возвращаясь, могу черт знает что… Да, это чудо двадцатого века — сидишь на унитазе и мочишь ноги в ванне… Черт возьми!
Когда я вошел-таки в комнату, Повиласа и след простыл. Мама стояла, прислонившись к стене, уткнувшись подбородком в скрещенные на груди руки.
Я так и не заснул до утра.
Из-под двери сочился свет.
Трезвонит телефон. Колючие молоточки звонка стучат по вискам, я закрываю глаза от боли. Подхожу, поднимаю трубку.
— Алло!
— Мое почтение, старик.
— Привет, Бенас.
— Скучаешь?
— Как на физике.
— Не прошвырнемся? Есть предложение.
— Я весь внимание.
— Для начала — в киношку. Потрясная картина. Потом в парке Вингис массовое гулянье. Авось чего перепадет… Ну, как?
— Не знаю…
— А кто знает, старик? Долгие раздумья к добру не приводят. Раз, два, и…
— Вообще-то ты гений, Бенас.
— Не часто слышу от тебя умное слово.
— Когда?
— В три. У кино «Жвайгжде».
— Заметано, Бенас.
— Ариведерчи, старик.
Гудки в трубке.
Мама смотрит на меня и удивляется: какой взрослый сын; собирается уходить, не спросясь у нее; еще свяжется с шайкой… А может, и нет, может, ее мысли где-то… не здесь?
— Бывает, люди удаляются друг от друга и ничего не могут поделать, — говорит она негромко, словно сама с собой. — Вращаются они… летят… и все дальше и дальше друг от друга. И все системы управления бессильны… Ведь это люди.
Я так и вижу новую ее гравюру — бесконечное пространство, небесные сферы, падающие метеоры и потухшие звезды. И два человека — крохотных и ничтожных, затерявшихся в этом хаосе… Это уже готовая работа? Или она только сегодня вечером возьмет в руки резец?
— Человек идет, бежит… И даже не находит времени, чтоб задуматься — зачем?
— Что ты говоришь, мама? Я ничего, ну, ничего не понимаю! — жалуется Саулюс, дернув ее за руку.
— Нам пора, — наконец говорит она извиняющимся голосом. — Пробежимся по магазинам, и — домой.
Ее дом не здесь. И дом Саулюса — не здесь. А этот дом — бывший… Щелкает сумочка.
— Возьми, Арунас, на мелкие расходы.
— Не надо. У меня есть.
Я прячу руки за спину.
— Отец дает?
Она впервые упоминает отца и вдруг теряется, будто сказала что-то глупое.
Хлопает дверь, по лестнице удаляются шаги.
На столе лежит пятирублевка.
За что она сунула мне пять рублей?
ПОНЕДЕЛЬНИК
Юрате стоит перед рядами парт с бумажкой в руке.
— Предлагайте, товарищи.
Она — наш свежеиспеченный идейный руководитель. Была девочка как девочка, не выделялась из других кривляк, а тут вдруг стала неприступной, как-то остепенилась даже. Честно говоря, мы сами ее и выбрали. Кто-то предложил, а мы — ура! Кому охота брать на свою шею этот хомут? Юрате покочевряжилась для порядка, поохала, что не справится, а теперь взялась за дело. «Товарищи, товарищи…» Не исключено, что мы поставили ее на первую ступеньку карьеры… Если это так, мы поступили по-свински — не только приговорили Юрате всю жизнь сидеть в девах-общественницах, но и превратили в бумажный цветок: ни запаха, ни красоты — все для парада.
— Товарищи, мы должны составить план работы. Предлагайте сами.
Честно, ей пора на трибуну.
— Давайте с писателями встретимся.
— С поэтами. С Бложе.
— Умер твой Бложе.
— Брешешь. Вчера видел.
— А почему с Бложе?
— Он пишет стихи без рифм и носит бороду.
— Тише, товарищи. Давайте по одному.