Вот уже много дней Бенас бродит с землемерками по полям, вместе с ними ходит еще и Вацюкас, Вацюкас чаще бегает, подняв шест с разноцветными треугольниками. Бенас перетаскивает теодолит — сами землемерки его не поднимут, а может, и поднимут, но зачем это нужно? Бенас уже знает, что у Милды был муж, который ее бросил. С ума можно сойти, ведь Бенас, еще ничего об этом не зная, чувствовал, и очень отчетливо, что Милда не такая, как Вилия, что с ее смуглой кожи как бы содран один или даже несколько слоев, что кто-то к ней жался и поэтому она так сплющена и придавлена, поэтому она такая высохшая и худенькая…
Вацюкаса отсылают иногда далеко, если поле ровное, он стоит со своим шестом, будто с придорожным столбом, а потом, когда ему машут рукой, садится, пока опять не позовут, потому что землемеркам надо кое-что отметить и прочертить в бумагах. Часто они тоже садятся, садится и Бенас, Вацюкас сперва бродит поодаль, но к ним не подсаживается, потом валяется неподалеку, будто щенок, и смотрит на них, покусывая травинку, иногда засыпает, а они болтают всякую чепуху. Бенасу интересны несколько польских слов, которым они научились в городе, ему вообще нравится слушать, как они разговаривают между собой о том, что будут делать дальше. И какие они разные. Милда говорит спокойно, голос у нее даже немного усталый, и мысли вертятся совсем рядом, скажем, она заговаривает о платье, которое шьет в городе, а Вилия несет — так Бенасу кажется — всякую чепуху, и Милда иногда начинает сердиться:
— Да ничего ты не смыслишь, Вилия. Ты настоящий ребенок. Ты витаешь в облаках.
— А мне кажется, что ты, Милда, стала слишком уж практичной. Из-за одного этого злополучного случая. Ведь тебе еще столько придется жить…
Милда лежит на спине, и здесь почему-то не стыдно, что ее платье — теперь уже желтое — задралось выше круглых красивых коленок, а в треугольном вырезе под шеей виднеются загорелые (а может, смуглые от рождения) груди. Вилия лежит на животе, широко раздвинув ноги, и платье между ними натянулось корытцем, которое живописно начинается со спины…
— Ах, Бенас, Бенас. Слышишь, что мне Вилия говорит. Ты слышишь и ничего не говоришь, а что-то думаешь. А разве это плохо, что я хочу теперь покоя, что думаю о своем угле, в котором могла бы жить, как мне нравится… Правда, Бенас?
— Да мне, Милда, никогда это в голову не приходило. Я совсем не знаю, что тут плохо и что хорошо. Если человек чего-нибудь действительно хочет, то это, может, и хорошо, Милда.
— Какой ты славный, Бенас, ты моя симпатия, — спокойно, не кривляясь, говорит Милда и начинает ерошить Бенасу волосы, а потом целует его в ухо.
— Милда, Бенас мой, я тебе уже говорила, — смеется Вилия и сама целует Бенаса в щеку.
— Бенас, что ты натворил, мы обе в тебя влюбились! Что теперь будет?
— А вы все равно любите порознь, а мне вас надо вместе… А это уже труднее…
Бенас ложится на спину, ему очень хорошо, так хорошо, что, кажется, никогда лучше не будет, а хуже тоже. И эта теперешняя хорошесть одолеет все будущее зло.
— Бенас, почему тебя вчера не было на танцах? — спрашивает Вилия. — Мы с Милдой так ждали, что ты придешь. Ведь ты почти обещал. Выводили нас всякие пьянчужки, предлагали проводить…
Вот это удар под ложечку! Разумом презирая мирскую суету, Бенас все же не мог не испытывать зависти к тем, кто находил в этой суете успокоение и удовольствие.
— Да я не умею танцевать, Вилия. Я уж говорил. Ни разу в жизни не танцевал.
— Страшное дело! Приходи, научим. Гарантирую, Бенас.
Когда они отдыхают уже в другом месте, Милда опять заговаривает:
— Бенас, что ты о нас думаешь?
— А ничего, Милда. Что я могу думать. Просто у меня лето в этом году хорошее.
— Пойдешь в свой десятый класс и сможешь рассказать, как целое лето проработал с двумя барышнями… Как, расскажешь своей девочке? — не то смеется, не то всерьез спрашивает Вилия.
Ей смешно, видите ли, смешно. А Бенас от ее слов даже вздрогнул. Как он мог все забыть — и записки, засунутые в парту и в тетради, и книги, которые она тайком приносила ему, и тот вечер, когда у костела она держала эти книги за пазухой, шел дождь, она, видно, почувствовала, что книги падают, он тоже, хотел подхватить их и нечаянно руками высоко задрал ее платье. «Бенас…» — побледнела она.
Ему теперь сладко и хорошо оттого, что о ней вспомнил, он долго смотрит на кружащего в небе ястреба, и ему правда ничего не надо, ничего-ничего, даже эти землемерки не нужны, даже Вацюкас…