МАКСИМ ГОРЕЦКИЙ
ЛИТОВСКИЙ ХУТОРОК
I
Худое лето выдалось хуторку. Сидел он между горами, и все яровые выгорали. Да и пруд, синевший у горы, почти высох, а в колодце вода давно уже ушла. Глинистая тропинка, петлявшая от хуторка вниз, к пруду, и дальше, до Вержболовского шоссе, закаменела и растрескалась.
С весны еще пошли разговоры, что в здешних местах будут проходить большие государственные маневры, сам император приедет.
Газеты же получал только священник, да и то редко, и войны никто из хуторян не ожидал.
Когда же поздней ночью с фонарем в руках прискакал на хуторок из гмины посыльный и забарабанил в окошко, вся семейка тотчас вскочила на ноги. Словно наступил конец всем бедам лета.
А когда гонец, весь в пыли, ввалился в хату, торопливо достал бумагу и приказал хозяину хуторка Яну Шимкунасу немедленно запрягать коня и ехать в гмину, потому что объявлена война с пруссами, по хате прокатился ужас и смятение.
— Так, так... значит, война,— непослушным языком пролепетал Ян и стал готовиться.
Все молчали. Никакого крика, никаких вопросов. Лишь хозяйка, старая Домицелия, вспомнив сыновей своих: Блажиса, последний год служившего в армии, и Доменика, работавшего на шахте, всхлипнула и дрожащим голосом сказала дочерям:
— Собирайте отца в дорогу.
Старшая, Монтя, приподнявшись на подушке, подперла рукой щеку да так и замерла, а младшая, Ядвися, нервно засуетилась по хате.
В ту ночь никто уже не уснул.
А на следующий день, чуть свет, поплыли по всей околице женские слезы, отовсюду доносились плач и рыдания, молитвы и проклятия. Провожали запасных. Церковные колокола богомольно сзывали всех подъяремных под купол храма к ногам распятого за слова любви и мира.
Плакал сморщенный седой священник, благославляя духовных детей на путь брани, призывая их быть храбрыми в бою и милосердными к побежденному врагу; плакали все, кто находился в церкви.
Истово крестились и молитвенным взглядом прилипали к иконе спасителя в терновом венке и не могли сдержать слез призванные запасные.
А на улице — теплое солнышко; беззаботно поют птицы, гудят на липах пчелы. Все — как всегда. Трудно поверить страшным новостям.
Попрощались... Долго еще стояла осиротевшей толпа с седым священником впереди. И все продолжала махать своим дорогим, ушедшим справлять кровавую тризну.
— Су дев, су дев!.. (с богом!)
Долго те кричали в ответ, размахивая шапками:
— Прощайте! Прощайте!
Скрылись за горою.
II
Мобилизация кончилась.
Неподалеку от хуторка, на пригорке, стояла полубатарея: охраняла мост от вражеского нападения с воздуха.
Несколько свободных от дежурства солдат, словно забыв, что вот-вот могут объявить переход, может начаться бой и наступить смерть, спокойно себе чаевничали у костра, скалили зубы, даже ходили купаться к пруду или рвали горох. А то, сделав большой круг, подходили к семьям хуторян-литовцев, жавшим овес, и заводили с ними знакомство.
Солдаты-наблюдатели глазели в бинокли или трубу Цейса и, хохоча, объявляли, что «наша берет», чернявая смеется, а беленькая не хочет и смотреть — все жнет.
Потом принимались за работу: косили, вязали и носили снопы. Ермашук и Дудик жали и все время смеялись с девчатами, беседовали с паном-отцом, которому была явно по душе работа солдат, их веселый нрав и шутки, величание паном.
— Неужто сюда, ко мне на хутор, может явиться герман? Неужто здесь, на моем родном поле, возле моего дома, стрелять будут? И будут тут лежать убитые? Нет, не может быть! Что же тогда? — и у старика от ужаса замирало сердце.
— Вы не беспокоитесь, отец! Не придет к вам герман. Мы его так турнем,— успокаивал хозяина бойкий курносый костромич с осповатым лицом.
Ты не знаешь, братец, пруссов. Пруссы — народ китрый (хитрый),— тревожился старик.
Вечером солдаты гостили на хуторке.
Несмотря на то что девушки разговаривали с «москолюсами» при помощи убогой смеси русско-польских слов, солдаты, благодаря магнетической силе красоты, испытывали истинную радость от знакомства с ними.
Настоящая красота среди литвинок встречается не часто, однако симпатичных девушек в Литве много.
Смуглая Ядвися по красоте уступала своей старшей сестре Монте, но ее живые, веселые глазки, розовые, с ямочками, щечки, по-детски капризные губки, молодые, гладкие руки, стройная фигура очаровывали солдат, и они не знали, как ей угодить.
Белокурая Монтя была как-то строже в своей красоте, выглядела более серьезной и задумчивой. Она являла собой истинный тип литвинки. Продолговатое лицо с серыми грустными глазами; круглый, но правильный нос; рот, легко дающий покорно-грустную улыбку; ровные белые зубы; длинная и толстая, с завитками, коса.