Может, это деревня, где родился, вырос, или светлая тихая речка с ласковыми берегами в глухом далеком лесу; может, это березовая роща, где всюду царит белый свет и сквозит такая прозрачность, легкость, что похоже на сказку. Или это желто-золотая ширь ржаных, залитых солнцем полей с голубыми васильками в окаймлении зеленой короны леса, а может, это милые, дорогие сердцу два старых клена, под которыми впервые в жизни ощутил, как по-особенному бьется сердце, замирает душа и трепещет все существо твое от сладостного свидания с любимой.
Эту любовь к родной земле не с чем сравнить и нечем ее заменить. Ни любовью к женщине и детям, ни материнской любовью. С именем Родины советские люди сознательно шли на смерть в Великую Отечественную, когда героизм, самопожертвование приняли массовый характер; защищать родное Отечество поднялась беднейшая крестьянская масса в Отечественной войне 1812 года, раздувая пламя народной, партизанской войны. На смертный бой вставали люди русские защищать Русь от немецких псов-рыцарей и монгольских завоевателей и ложились вечным сном на родных привольных полях. Потому что мысль, что сапог иноземного поработителя будет топтать дорогие сердцу поля Родины, кажется кощунственной, противоестественной и не допускает сомнений, колебаний в выборе действий.
В Древней Греции существовал закон, по которому человека, совершившего тяжкий проступок перед Родиной, ожидало самое страшное наказание – его высылали за пределы родной земли.
Да, истинно, человек не может жить без Родины, как не может он жить без сердца.
Марья из Поречья
Глава 1
Конец сентября выдался солнечным, теплым – настоящее бабье лето. Широкая дорога с еще сохранившимся деревянным настилом, замшелым, поросшим травой, тянулась лесом и уходила в бушующий красками лесной коридор, укрытый сверху, словно пологом, голубеющей лентой бездонного неба. В своем чарующем прощальном наряде лес играл – светился золотыми монетками берез, полыхал багрянцем осин, горел кровавыми кистями рябин. Озорной ветерок изредка врывался сверху, шумел в ветвях, шуршал разноцветной листвой на дороге, гоняя и крутя ее в своем вихре. Стучал иногда или сыпал дробью дятел, или вдруг, где-то далеко, кричали готовившиеся к отлету журавли.
По дороге неторопливо брела старуха. Небольшого роста, в латанной тужурке; поверх мягких штанов – шаровар – неопределенной формы и цвета поношенное платье. На голове выгоревший от солнца платок, обрамлявший худощавое лицо с высоким морщинистым лбом, внимательными глазами. За спиной полупустой рюкзак, в руке палка с удобным суковатым набалдашником.
Со склона овражка донесся серебряный звон родника – быстрика. Неслышный летом, теперь, в тишине осени, он, весело разговаривая, бежал вниз к ручью; бился, брызгал хрустальными каплями. Старуха остановилась, лицо ее осветила улыбка: «Ишь говорун какой, живучий, звоны какие дает, торопится куда-то». Опершись о свою суковатую палку, она долго смотрела на быстрый ручей, его живые серебряные струи и не видела их – ее неподвижный глубокий взгляд убегал в какую-то неведомую даль.
Очнувшись от раздумий, она вздохнула глубоко и той же неторопливой походкой продолжила свой путь. Дойдя до старой сосны, где привыкла отдыхать на обратном пути, она подняла голову, посмотрела вверх.
В два обхвата, ровная, как свеча, могучая сосна царила над лесом. Когда остальные деревья еще чернели в утренней прозрачно-туманной дымке, она первой встречала зарю, и восходящее солнце охватывало вершину алым пламенем.
До деревни было уже недалеко. Женщина перешла железную дорогу, поднялась на поле и увидела крышу своего дома, тускло зеленевшую замшелым тесом под лучами осеннего солнца.
Известная всей округе страстной, неуемной тягой к лесу, Марья Антипова проводила в этом доме свою одинокую жизнь, поделенную поровну между домом и лесом, куда походы свои она начинала в середине весны, когда еще полно снега в прогалинах, а заканчивала поздней осенью, перед самой зимой.
Год выдался на ягоды неурожайным, а клюкву – самую ходовую, нужную ягоду, почти выбрали, и Марья пришла с «Темного острова» раньше обычного. Она опустила на крыльцо рюкзак, устало присела на ступеньку, долго отдыхала, глядя на бордовые шапки георгин в палисаде, пестрый ковер махровых астр в большой круглой клумбе. Только эти поздние цветы продолжали скрашивать обширный, еще не обработанный к зиме цветник. «Хватит ли нонче сил, – подумала Марья, глядя на него, – придется, видно, Петеньку просить».