Долго сидела она в тишине, подперев щеку рукой, глядя на редкие огни вдоль дороги.
«Умирает радость.... И мне скоро умирать, – подумала Марья. Так что на все воля Божья. Пожила. Только бы сразу, никого не мучить. Да и мучить-то некого».
К вечеру пошел дождь. Сначала начал осторожно сыпать, все шире, гуще, шумя по крыше, вокруг дома. «Что ли печь затопить?» – вслух спросила она себя. Но не стала ни печь топить, ни ужинать. Тяжело поднялась, опираясь рукой о подоконник; прошла в комнату. Хотя до ночи было еще далеко, да и бессонница ее мучила постоянно, не торопясь, разобрала кровать. «Да-а, не та стала деревенька наша, – опять вслух сказала себе, – не та». Она легла. Кот тотчас вспрыгнул и сунулся устроиться у нее на груди. Она спихнула его к стене, он зашевелился там, свернулся, Марья закрыла глаза и затихла.
Глава 2
Многолюдной и шумной была деревня Поречье в довоенные годы. Иван и Марья Антиповы, их девятнадцатилетняя дочь Настя выросли в этой деревне, как их отцы, деды, прожившие здесь всю жизнь и похороненные на старом, в высоких соснах, кладбище над рекой. На краю кладбища несколько замшелых, вросших в землю могильных плит с едва различимыми выбитыми на них буквами. А на другом берегу – на горе, возле старой церкви – могучий дуб, пятиметровый в обхвате, далеко вокруг раскинувший свои огромные руки-стволы.
Солнце еще не взошло, но все уже играло прозрачными красками раннего утра, свежего, туманного. Алмазными каплями сверкала в траве крупная роса, по небу разливался оранжевый свет зари. Петухи только готовились объявить наступавший день, полусонно возились, пробуя голос, расталкивая соседок, а Марья уже на ногах. Заслышав ее быстрые шаги, пес Пират – старая седая дворняга, беспробудно спавший до того в своей конуре, вылез, сел и, торопливо махая хвостом, виноватыми глазами смотрел на хозяйку.
– Что, бездельник, опять все проспал. Не стыдно? Кто же будет дом стеречь? Вон Катерина щенка предлагает, может, взять? Заместо тебя, непутевого.
Она потрепала его за большое лохматое ухо; другое, разорванное в какой-то битве, было короче, торчало вбок и назад. Он лизнул ее руку, понурил глаза.
– Ладно, видно будет.
Марья принесла с реки воды, напоила скотину. Скрипнула дверь хлева, поросенок Борька задергал головой, ногами; вскочил, кинулся навстречу и, просунув между жердями нос, звонко хрюкнул. Корова Шурка, перестав жевать, потянулась к хозяйке большой коричневой головой с белым пятном на лбу, шумно вздохнула.
Марья с подойником молока вернулась в избу, собрала на стол, проверила приготовленный с вечера для Ивана его сенокосный наряд – легкую куртку, колпак-панаму с узкими полями, белую просторную рубаху, и вошла в переднюю.
Во всем здесь виделся заботливый уход аккуратных женских рук. На подоконниках широких окон с тюлевыми занавесками – цветы в горшках, у оклеенных обоями стен две старинные кровати с витыми спинками, блестящими шарами; полированный комод красного дерева – на нем две бело-золотые фарфоровые вазы. На полу цветные тканые половики. В углу швейная машина «Зингер», в другом – над зеркальным столиком с толстой Библией висела большая, в волнистой лаковой раме с позолоченным окладом в виде виноградных гроздей, икона Божией матери. Перед ней горела медная лампадка.
Марья подошла к кровати: «Ваня, вставай, пора. Не шуми, пускай поспит еще, поздно пришла, досталось, видно», – и она кивнула на спящую на другой кровати дочь.
Иван быстро оделся, умылся, сел к столу. Среднего роста, широкоплечий; светлые волосы его кудрявились, а загорелое, бронзового цвета округлое лицо оживлялось приветливым взглядом чуть прищуренных глаз. Густые пшеничные усы, закрывавшие верхнюю губу, завивались кверху. Усевшись на свое место, он заполнил своим широким телом весь угол комнаты.
На влажной от росы, тянувшейся к окну яблоневой ветви, вцепившись в нее острыми коготками, висели синицы и заглядывали в комнату.
– День-то – ни облачка! Хорошо бы постоял, – сказал Иван. Ты, Маня, не буди ее пока. К девяти придет и ладно. Успеем. Делай свои дела, без тебя управимся.
– Я, Ваня, прибраться хотела, Петров день завтра. В огороде пополоть.
– Вот и делай. Когда справится, пусть двое граблей захватит – трава тяжелая.
Он собрался, вышел во двор, подвязал к поясу сшитый из кожи чехол с точильным бруском, флягу с водой, привычно осмотрел, закинул на плечо заранее приготовленную косу и обернулся к Марье, стоявшей на крыльце, наблюдавшей за его сборами.