- А, - получивший новое прозивще и еще не знающий об этом, коротышка сипло выдохнул, - ну, брюхо они вспарывают, алтарь кровью напаивают, плохая смерть, не чистая.
- И когда?
- Когда, скоро уже, - буркнул фак, но потом добавил, - дня два еще, тогда у них новолуние, кровавое, что б его.
- А ты здесь сколько уже сидишь?
- Сутки, может, двое-трое, - и я тут же с облегчением подумал, как хорошо, что тут не надо гадить, а то гномяра бы уже давно засрал все. Клетки-то махонькие, в полный рост не встать, только сидя, и то ноги почти упираются в противоположную решетку, в общем, игровые реалии, что б их.
- Пробовал бежать?
- Ага, хером веревки перетереть хотел, а яйцами решетку сломать, - тут же съязвил бородач, - ты идиот, что ли?
Я слегка смутился, и правда, чего это вдруг, не подумавши так, да ляпаю. Но и грубить мне не стоит, тварь ты коротконогая, припомню ведь еще, рад не будешь. Если переживешь, конечно, предстоящее жертвоприношение. Впрочем, ладно:
- Значит, ничего не делал, сидел и покорно ждал смерти.
Гном недовольно засопел.
- Тогда давай начнем, - продолжил, гаденько ухмыляясь, - имеется один бесполезный гном и ослабленный, чем-то отравленный я, еще две клетки в погребе и путы на руках у каждого. Острых и режущих предметов не наблюдается. В наличии максимум двое суток, потом жертвенный алтарь и серые пределы. Вопрос, что вообще можно тут поделать?
Тягостная тишина длилась минут пять, не меньше, и ответ прозвучал совершенно не оттуда, откуда можно было ожидать:
"Ну, могу попробовать я, но у тебя, скорее всего, кости не выдержат, сломаются" - от прозвучавшего у меня мурашки по спине чуть не промаршировали и даже передернуло раз другой. Какого хрена?
"Могу слегка ускорить слияние, но тело вряд ли выдержит" - объяснение ни хрена не прояснило.
"Корчится будешь, - вновь прозвучало в голове, - дергаться да выгибаться, путы и не выдержат, лопнут, наверное" - последнее меня особо зацепило, так сгусток еще и не уверен даже, замечательно просто.
- Варианты? - задал я вслух вопрос, уже понимая, что гном тут не помошник, впрочем, как и сам ничего не смогу предпринять, а посему, вздохнув и мысленно перекрестившись, согласился:
- Перст, меня сейчас колбасить будет, сиди тихо, - и отдал команду начинать.
Ох, как же меня выгнуло, как пробило от кончиков пальцев ног до самой макушки, словно не двести двадцать, а все триста восемьдесят вошли в тушку и принялись обустраиваться, закатив настоящую дискотеку, прошибая то в пот, то в дрожь. И постаянно корежа и выкручивая конечности, заставляя выгибаться и проверяя на излом, да так, что первые секунд десять думал все, подохну, если и не от разрыва внутренних органов, то от множественных переломов точно. Кости почти что трещали, меня то мордой, то боками с такой силой вжимало в прутья, что синяки, если переживу все это, сходить будут еще очень и очень долго. В башке же стоял колокольный звон в самой высокой своей составляющей, гудело так, что мысли дохли словно крысы от потравы, не успевая даже зародиться в моей многострадальной головушке. А еще пена, наверняка белая и точно густая, не знаю, самому не видно, облепила губы и вовсю уже марала грудь, не прекращая переть черз губы и заполнив рот почти полностью.
"Сууука ты, тварь такая!" - было первое, о чем смог помыслить разум, на мгновение получив передышку от казавшейся бесконечной адовой муки, и вновь захлебнулся тут же продолжившейся агонией. В общем, пушной северный зверек во всей своей красе колбасил меня, казалось, несколько часов кряду, пока сознание не погасло, и что там еще происходило и происходило ли вообще не перестало меня волновать.
Пробуждение было из рук вон поганое. Во рту - кислятина. На губах - кислятина. В воздухе - и там запах кислятины, которой словно пропиталось все вокруг и сам мир в частности, вместе со всем в нем живущим, жрущим и срущим. Вот такое вот, ощущение от пробуждения, что б его.
- Аааа, - еле слышно застонал я, выдавливая из горла все, что только мог.
- Уууу, - повторил я вновь спустя пару мгновений. Тела не было - была лишь отбивная, которую по непонятной причине оприходовали не колотушкой, как положено, а машинным пресом со всеми отсюда нелицеприятными вытекающими. Тут же захотелось придать этому сгустку телесную форму, схватить за грудки и пинать, валять, раскатывая по земле в неправильной формы блин, попадая каждым ударом по самому болючему и уязвимому месту, что б корчило эту бестелесую тварь не меньше, а то и поболее моего.
Вскоре мое нытье дошло и до гнома, не знаю, сколько он терпел, но терпелка-таки треснула, не выдержала:
- Живой, человек? - ну, хоть неприязни уже в голосе не слышно, и то хорошо.