– Ландграф говорил, что его супруга ничего не знает, – тихо произнёс он.
– О чём смолчал Генрих, о том поведал город.
– Это точно, разве такое можно скрыть? Бедная моя дочка. Я так просил Эльзу не потакать ухаживаниям ландграфа. Я как чувствовал, что добром это не закончится! Но она лишь твердила, что любит его, что счастлива. И я тоже не мог проявить достаточно строгости! Ведь любовь эта грешная, а за грехи всегда платить приходится.
– Ваше горе понятно, и я его разделяю, – посочувствовал Клос. – И всё же Эльза достойна Рая, ибо чувства её были чисты и искренни.
Но, уткнувшись в свои горестные думы, Ахим не слушал слова утешения. Он вновь видел счастливые глаза юной дочери, слышал её звонкий смех, в его памяти мелькали яркие картинки из тех времён, где Эльза ещё жива. Бедный Ахим, его любовь к дочери была велика. Он растил Эльзу один, лелеял, он посвятил ей всю жизнь свою, оберегал от бед. И вот у него отняли его нежного ангела, его любимую девочку, кроткую, милую, добрую, которая просто хотела быть счастливой. И вдруг Ахим вскинул голову.
– Так вот почему Эльза просила Генриха не наказывать сурово её обидчиков! – воскликнул он. – Вот почему она сказала, что понимает причины их поступка, что прощает их! Она знала их имена. Знала, но промолчала, не желая мстить им.
Да только если месть так и не смогла ожесточить сердце юной Эльзы, то страдающий от горя отец широко распахнул перед ней двери своей души. Ахим вскочил с места и быстро приблизился к Клосу.
– Выполнит ли ландграф данное Эльзе обещание или не выполнит, простит преступников или нет, но он должен узнать имя истинного виновника убийства моей дочери! – потребовал он.
– Любовь Генриха к Эльзе была сильна и огромна, и потому он обязательно накажет виновного, даже если это окажется супруга его, – ответил Клос.
– И поделом ей!
– Только знаете, гер Штаузенг, – продолжал рыцарь Кроненберг, – Ландграф недавно приезжал ко мне и поведал, что Патриция искренне раскаивается в злобе своей на бедную девушку, и даже решила месяц провести в молитвах и покаянии. Мне кажется, она сама пришла в ужас от своего злодеяния и теперь терзается муками совести.
– Её молитвы не вернут мне дочь!
– Естественно. И видимо, графиня тоже это понимает, так как изъявила желание стать матерью для малыша Берхарда.
Ахим Штаузенг так и замер от неожиданности.
– Матерью? Мой бедный внук! И вы ей верите? Подумайте сами, как она сможет полюбить сына женщины, которую столь сильно ненавидела?
– Возможно, она пытается хоть как-то загладить вину свою перед мальчиком…
– Я ей не верю, – твёрдо подвёл черту Ахим и, отвернувшись, ушёл в другой угол комнаты.
Но Кроненберг ещё не окончил разговор, а потому последовал за собеседником.
– Быть может, гер Штаузенг, мои доводы вам покажутся неправильными и даже циничными, – негромко стал говорить Клос, приблизившись к бюргеру, – но я их всё-таки изложу. Я знаю графиню Патрицию уже несколько лет и могу заверить, что она не такая жестокая, просто ревность затуманила её разум. Да вы и сами не сразу поверили в её причастность к преступлению. Лично я верю, что её раскаяние искренне. Да, я с вами согласен, виновные должны быть наказаны. Однако в глазах закона и общественности Патриция невиновна. Она – обиженная предательством мужа жена, она защищала свою честь и честь семьи от коварной любовницы, дочери обычного бюргера, увлёкшей в свою постель богатого ландграфа. Если Генрих решит наказать жену или прогнать из Регенплатца, то общество, вассалы встанут на её сторону, а значит, против Генриха и против сына его. Имена вашей дочери и вашего внука будут втоптаны в грязь. А главное, подумайте о внуке. Генрих хочет сделать его своим наследником. Но ведь Берхард бастард, незаконнорожденный. Вассалы могут не принять его, восстать против его власти над ними. А если Патриция примет Берхарда, назовёт своим сыном (тем более что родных сыновей у неё нет, и уже вряд ли будут), преклонится перед ним, как перед будущим правителем, тогда ваш внук однажды уверенно сядет на трон Регенплатца. Представьте себе всё это, гер Штаузенг, и подумайте.
Ахим молчал. Услышанное тяжёлым грузом укладывалось в его разуме. Однако разложив все доводы Клоса Кроненберга, он увидел, что они верны. Как не хотелось Ахиму признавать правоту своего собеседника, он вынужден был сделать это.