— Я понял, понял, — осторожно, чтобы не обидеть Наталью, сказал Флор. — К чему ты это, Наташа?
— А вот к чему… Может быть, эти бесконечные повторения — вообще свойство английской литературы? У нас Шекспира, положим, переводят без всяких повторений, но кто знает, вдруг это просто произвол переводчика? Может, у Шекспира тоже по десять раз: Гамлет любит Офелию, но не доверяет ее отцу… Гамлет, конечно, любит Офелию, но не забудем же о том, что ее отцу он не доверяет… Итак, Офелию-то Гамлет любит, но что до ее отца, старого хрыча, — не доверял Гамлет старикану…
Флор засмеялся. Улыбнулась и Наталья.
— В общем, — заключила она, — коли уж так сложилась жизнь, что появилась у меня благая возможность побывать на премьере «Гамлета» и услышать все собственными ушами… Отвези меня в Лондон, Флорушка, а? А я тебе век благодарная буду!
— Хорошо, — сказал Флор, обнимая жену и ласково целуя ее куда-то за ухо. — Только ты, пава моя, припомни: когда этот твой Шекспир свои пьески марал?
— Ну… в шестнадцатом веке, — бойко ответила Наталья. — При Елизавете.
— Елизавета — на троне, но в каком году будет «Гамлет»? — серьезным тоном осведомился Флор.
Наталья ударила кулаками по постели и даже подпрыгнула от досады.
— Ты представляешь себе, Флор, — не помню! Ни одной даты в точности не помню! Ужас какой-то… Вроде бы, все будущее мне открыто, коль скоро я сама из двадцатого века, а толку от сего знания — ни малейшего. Сплошная досада!
— Не огорчайся, — Флор снова обнял ее и прижал к себе. — Так даже лучше. Что пользы было бы нам от твоего всезнайства? А так мы с тобой живем, как люди живут, о будущем ничего не знаем — как Господь даст, так и хорошо…
— Двое детей и неопределенность, — сказала Наталья. — Все как в обычной жизни.
А в детской сидел Иона. Мужающий, взрослеющий, мудреющий Иона. Иван Флорович, наследник Флоровского дома, возился на полу с игрушечными саблями. Маленькая Катерина сидела в свой кровати и точила яблоко новехонькими зубками.
Урсула тихонько возилась в соседней горенке, готовилась отойти ко сну. Иона благоговейно почитал свою подругу и всегда целовал ее в лоб на ночь, после чего уходил к детям, где и устраивался спать на полу, если его не выгоняли на конюшню, где у Севастьянова оруженосца тоже имелось гнездо. Верный себе, неделькин выкормыш постоянного обиталища не имел, кочевал по нескольким местам: то у Севастьяна Глебова заночует в доме, в прихожей хозяйской спальни, чтобы быть у господина под рукой; то у Флора ближе к лошадкам; а иной раз так и забудется в детской.
Сегодня Катерина сразу принималась реветь, стоило Ионе отойти к двери. Девочка непременно желала, чтобы он напевал ей колыбельную — ее особенную, лично катеринину колыбельную, которая не имела ни малейшего касательства до Ивана Флоровича, мужчины важного, семилетнего.
Ваня тоже считал эту песню исключительно катенькиной и никак на нее не реагировал. Который раз убеждался Иона в том, что человеку для нормальной жизни непременно нужно иметь что-нибудь свое. Хотя бы и песню.
И в десятый раз уже заводил Иона:
Глоссарий
«Тебя Бога славим» — церковный гимн, сочиненный в IV в. св. Амвросием Медиоланским (Миланским), епископом, святым общего почитания, т. е. одинаково почитаемым и в западной Римско-католической церкви, и в восточной Православной. Амвросий, римский патриций, получивший великолепное «классическое» образование, написал гимн глубоко духовный и вместе с тем эстетически прекрасный.
Вошвы — вставки в одежду, украшенные самоцветами, бисером, мехом. Обычно очень дорогие и свидетельствовавшие о знатности и богатстве.
Желвь — опухоль.
Комкание — причащение.
Мариенгрош — серебряная монета, чеканившаяся в провинции Ганновер с начала XVI в. до 1700 года. По ценности равнялась 8 пфеннингам. В мариенталере считали 36 мариенгрошей, в рейхсталере — 50. Один мариенгрош составлял 1 копейку или 2 деньги.
Местничество — возникло на рубеже XV–XVI вв., сравнительно недавно. Оно состояло в том, что при назначении на военные и государственные должности решающее значение имело происхождение служилого человека. Учитывалась не абстрактная знатность, а службы предков и родственников. Если некогда один служилый человек был подчинен другому, то их дети, племянники, внуки всегда должны были находиться в таком же соотношении. Бояре и дворяне создавали длинные цепочки местнических «случаев»: если «А» был «меньше» моего отца, его племянник был равен «Б», его младший брат был меньше «В», а тот был меньше твоего отца… Поэтому было опасно пропустить «невместное» назначение: создавался плохой для всего рода прецедент, «поруха» роду. Хотя местничество и давало аристократии некоторые гарантии сохранения ее господствующего положения, оно выдвигало те роды, которые издавна и верно служили великим князьям московским. Однако решение местнических дел было очень сложным. Против одной цепочки «случаев» при желании выдвигалась другая. Перед каждым походом начинались затяжные споры.