— Что? — не поняла Гвэрлум.
— Ленинское определение материи. «Объективная реальность, данная нам в ощущениях».
— Боже, сколько хлама у нас в головах! — театрально вздохнула Наталья. — А самого главного мы с тобой вспомнить не можем: когда будет великий разгром Новгорода. И в честь чего он произойдет.
— До разгрома еще какие-то беды предстоят, — вздохнул Вадим. — И комета эта…
— Ну вот хоть ты-то об этом не горюй! — воскликнула Наташа. — Далась вам всем комета! Просто небесное тело. Объект. Летит себе и ни о чем таком не ведает. Она же не виновата, что у нее хвост. У какой-нибудь мартышки тоже хвост, и никто не говорит, что повстречать мартышку — дурная примета.
— В Новгороде сложно повстречать мартышку, — заметил Вадим.
— А вот и нет! — победоносно заявила Наташа. — Иной раз как глянешь кругом — сплошь мартышки…
— «А жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, — сказал Вадим, — такая пустая и глупая шутка…» Тебе никогда не казалось, что Лермонтов был темным эльфом?
— Хватит дразнить меня! — обиделась наконец Гвэрлум. — Может быть, он и был темным эльфом. Что мы вообще знаем о Лермонтове, кроме того, что его пристрелили на Кавказе из-за какой-то нелепой фразы, сказанной не вовремя?
— Ну… Еще у Лермонтова была бабушка. У темных эльфов бывают бабушки?
— Бывают, — вздохнула Гвэрлум. — Поверь мне. И иногда им очень этих бабушек не хватает. Пусть даже рассуждают о кометах. Лишь бы пекли печенье и говорили: «Наташенька, надень рукавички… Наташенька, завяжи шарфик…» Я становлюсь сентиментальной! Старею, наверное.
Она, конечно, кокетничала. Гвэрлум еще далеко было до старости. Хотя невероятно юной быть уже перестала. У нее впереди — лет десять женского расцвета, когда формы тела утратят юношескую угловатость, а во взгляде появится спокойная уверенность в себе и своих силах.
Парадоксальность ситуации, в которой оказались «пришельцы из будущего», заключалась в том, что они представляли себе эпоху Иоанна Грозного в самых общих чертах. Казалось бы, к ним можно было бы отнести пословицу: «Кто предупрежден — тот вооружен». Но… они были предупреждены и не вооружены.
Когда случится эпидемия в Новгороде, которая называется «мором» и упоминается в учебнике истории только вскользь? Когда ожидать жуткого разгула опричнины? Когда царь окончательно утратит рассудок и начнет рубить головы боярам, собственноручно убивать людей прямо на улицах? Когда произойдет, например, чудовищный разгром немецкой слободы на Москве?
Ничего этого они не знали. И жили, пожалуй, хуже, чем прочие новгородцы. Те по крайней мере не ведали об испытаниях, которые в течение ближайших десятилетий должны обрушиться на их головы. А трое питерских уроженцев имели о предстоящем кошмаре самое смутное, неконкретное и расплывчатое, но все же весьма реальное представление.
— Может, удрать нам из Новгорода? — рассуждала Наташа, рассеянно посматривая, как Ваня возится на полу с деревянными чушечками, тщательно оструганными и отполированными.
Сейчас чушечки изображали собой лошадок, а вчера они же представляли дерущихся мужичков.
Ваня служил живой иллюстрацией к довольно парадоксальной, но в целом совершенно верной аксиоме детской педагогики: маленькие дети тяготеют к абстрактному, потому что абстракция позволяет им лучше применять фантазию. Ничем не замутненную, не искаженную никакой излишней конкретикой.
— Ты хоть понимаешь, что такое — удрать? — спросил ее Вадим.
— А что тут понимать? — Гвэрлум пожала плечами. — Собрать пожитки, погрузить их на телегу… и в путь. На юг, в Крым. Там тепло, там яблоки.
— Там татары, — напомнил Вадим.
— О Боже! — воскликнула Наталья. — Что ты предлагаешь? Сидеть и ждать, пока нам оттяпают башку?
— Во-первых, совершенно не обязательно. Мы все-таки не бояре, — возразил Вадим.
— Мы торговые люди, — заявила Наталья. — Состоятельные. Иван Грозный любил грабануть состоятельных. Как, впрочем, и все правители.
— Во-вторых, ты странно рассуждаешь, Гвэрлум, — продолжал Вадим, пропустив ее последнее замечание мимо ушей. — Бежать. Ну вот как можно бежать? Положим, барахло ты с собой заберешь. А дом?
— Продать! — сказала она решительно и огляделась по сторонам с неожиданной тоской. До чего жаль стало ей расставаться с этими теплыми, светлыми стенами! Столько хорошего произошло в этих стенах! А главное — они всегда служили ей надежным укрытием от житейских бурь, какие бы страшные испытания ни ожидали снаружи. Продать этот дом, обитель Флора и Лавра? Да никогда! Представить себе, что здесь будет жить кто-то чужой? Лучше даже и не думать!