Тарваст. Еще одно имя, которое он сумел вспомнить. Так назывался город в Ливонии. Крепость. Они почему-то ушли оттуда…
Раздумья Ионы были прерваны. В комнате показалось сразу несколько человек в русской одежде, немного странной. Самым странным в этой одежде был цвет — желтовато-зеленый. Он никогда не видел, чтобы так шили рубахи. А пуговицы! Угодники Соловецкие, какие же у них у всех были пуговицы! Золотые, блестящие, и как много! Целое состояние — и это на пыльных рубахах, грязных и рваных, а местами и в пятнах крови. Ну и дела!
Иона метнулся к Урсуле, чтобы защитить ее, если возникнет такая надобность.
Чужие люди тащили с собой оружие. Одно был на ножках, похожее и на пищаль, и на пушку, только жуткое с виду — «нравом» (если можно так сказать об оружии, предмете все-таки неживом, одушевляемом лишь оружейником) сходное с насекомым, осой, например, или особенно зловредной мухой, которая умеет больно кусать.
По дороге они переговаривались между собой. Речь звучала по-русски, только менее в нос, более распевно. Они беспощадно упирали на звук «а», к которому Иона почти не привык, и только один или двое говорили правильно, на «о». Но и они не гнусавили, что воспринималось на слух странно.
Иона удивлялся тому, что его до сих пор не заметили. Он еще раз прислушался к разговорам и вдруг понял, что уже слыхал такое произношение. Были какие-то странноватые люди, которые так говорили. Особенно одна женщина… она усердствовала в «акании». Кто были эти люди? Смутно, с большим трудом Иона припомнил, что женщину, вроде бы, звали «Наталья». Но может быть, и нет. Может быть, «Сванильда». Она откуда-то приехала… Издалека. Должно быть, землячка этим, в блекло-зеленом, с золотыми пуговицами.
Урсула тем временем пробудилась. Странно, но и она не была испугана вторжением. Просто прижалась к Ионе, чтобы на нее не наступили, и принялась разглядывать вошедших блестящими, мелко моргающими глазками.
— Ставь сюда, Сидор, — рокотал какой-то гигант с широченной грудью.
Сидор, почти погребенный под гигантской пищалью, маленький, черноватый, с вострым носом, — типичный русский недокормыш из хилой деревни, — пригибаясь под тяжестью, подбежал к окну, и высунул нос пищали наружу.
— А ну их всех, — сказал он, выныривая из-под своей ноши и отирая лицо. — До завтрева не сунутся.
— Может, вообще не сунутся, — сказал рослый озабоченно и зачем-то огляделся. — Связь где? — гаркнул он внезапно. — Долго я еще буду ждать?
Несколько человек переглянулись между собой и прыснули.
— Что? — рослый уставился на них.
— Да ничего, ничего, — успокаивающе проговорили они и снова тихо засмеялись.
— Вам смешно, — сказал рослый укоризненно, — а я тут как свинья в апельсинах… И что делать — непонятно. Связь нужна, — повторил он со страданием.
Внизу возились с проводами и переругивались страшно и вместе с тем беззлобно. Иона никогда не слыхал еще, чтобы так жутко богохульничали.
Из соседней комнаты вдруг раздались звуки органа. Ионе доводилось слыхать, как играют на органах в церквях римского обряда — в русских-то, понятное дело, такой музыки не услышишь, в русских церквях пение в подражание ангельскому, один только чистый голос. Но и органная музыка Ионе понравилась. Он об этом никому из своих, естественно, не говорил, чтобы не нарваться на неприятности и не прослыть «латинником». Еще скажут: «Известное дело, скоморох, ему подавай бряканье да звяканье. Как волка ни корми, он все в лес смотрит. Был Животко скоморохом, таковым и останется, сколько его ни воспитывай». Ну, что-нибудь в этом духе.
Понятное дело, Севастьян так говорить не будет, вот другие — запросто.
Севастьян! Имя пришло на ум как бы само собой и обожгло радостью. Вот как звали его лучшего друга, человека, перед которым Иона преклонялся. Человека, с которым они прошли через несколько сражений… Севастьян Глебов. Вот как его зовут. Господин Глебов.
Уже лучше!
Урсула тихонько пошевелилась под рукой Ионы и заговорила.
— Что? — Он наклонился к ней, чтобы лучше слышать.
— Кто эти господа? — спросила девушка. — Ты не знаешь?
— Понятия не имею, — заверил Иона.
— Они нас не видят? — опять спросила Урсула.
— Похоже на то…
Она кивнула, как бы довольная тем, что он подтвердил ее предположения, и устроилась поудобнее. Урсуле — хорошо, для нее весь мир представляет собой одну большую сплошную странность. Она не пугается, когда видит нечто непонятное. Она попросту знает о себе, что любая новая вещь непременно покажется ей удивительной. Как будто заботливая нянюшка непрерывно рассказывает ей увлекательнейшую историю, сказочку, у которой нет конца.