Впереди блеснул дневной свет. Севастьян вдруг расхохотался. Он смеялся до икоты, его лицо промокло от пота, слезы катились из глаз. Все его тело сотрясала крупная дрожь, и Севастьян никак не мог унять ее. Только теперь он понял, как боялся вновь очутиться в чужой ночи, под багровой луной, в больном лесу, где бродят чудовища.
Никакой луны. Солнце весело жарило над болотом. Хорошо видная тропа вела через тугие зеленые кочки. Деревья росли здесь, как и всегда на болоте, довольно хилые, но вполне нормальные. И облака по небу бежали тоже самые обыкновенные.
Они выбрались.
Когда стрельцы, не сговариваясь, повернулись назад, то увидели сплошную равнину. Болото, лес. никакого замка здесь не было и в помине.
Глава седьмая. Мор в Новгороде
Беда вошла в Новгород незаметно, тихими стопами, никак не оповестив о своем приближении. В первые два дня никто еще не догадывался о том, что сбылось то, зловещее, на что намекала зимняя комета.
На окраине города скончался старый дед, которому давно пора было помирать, и скончался в одночасье. «Только водицы холодной выпил — и тотчас отошел», — рассказывала невестка, уже немолодая женщина, которая ходила к кольцу на перекрестке трех кривых, как бы с трудом вползающих на холм улиц.
Деда погребли на кладбище на второй день, и тогда же заболели малые дети и молодуха-соседка. Поначалу беде не хотели даже верить, но один за другим умерли трое детей, и все одинаково: сперва жаловались на сильную головную боль, затем — на жар, а к вечеру, с нарывами под мышками и в паху, уже хрипели и затихали.
Не видеть чуму больше было нельзя. Над городом поднялся вой.
Как огонек пожара, пробежала болезнь невидимо по всем улицам. Ее приносил ветер, ею брызгали капли дождя; казалось, даже дышать в Новгороде стало опасно.
Вершков затворил двери своего дома, надеясь строгим карантином избежать опасности. Тем более, что пылала и металась в жару восточная часть города, а дома Глебова и близнецов находились в западной.
Флор также принял меры. Забор, и без того прочный, укрепил, поставив к воротам телегу и прибив несколько лишних бревен поперек ограды. Наталью с новорожденной девочкой, которую не успели еще окрестить, но называли между собой Катюшей, засадил в горнице и наказал даже к окошку не подходить. Ваня бегал по всему дому, этому отец воспрепятствовать не смог. Ставни он затворил и закрыл на замки.
После чего поднялся к жене, чтобы сообщить ей то, что собирается делать дальше.
— Я возьму с собой Харузина, — сказал Флор, — съездим в лес за можжевельником.
— Боже мой, — потерянно бормотала Наталья, цепляясь за дочку как за якорь спасения, — Боже мой, неужели это происходит с нами? Как такое возможно? Это же дикое средневековье, это же дикость какая-то! Уже давно никакой чумы нет и быть не может…
Наталья как-то раз рассказывала Флору о том, что оспа будет побеждена. Болезнь, от которой выгорали европейские города, исчезнет с поверхности планеты Земля. Зато появятся другие беды. СПИД, например. Похуже оспы, но не такой заразный. А может, он тоже будет заразным, никто ведь не знает, что еще может произойти в мире.
Флор сказал тогда, что рад победе человечества над оспой; однако все это произойдет в будущем, а пока что следует беречься и быть начеку.
— Чуму вы не победили? — спросил он, стараясь утешить Наталью.
Та медленно покачала головой.
— Я знаю, — сказала она, — в средние века считалось обычным делом потерять ребенка. Рожали человек десять, а выживало двое-трое. И это было нормально. Но для меня, Флор, — для меня это ненормально! Мне тяжело носить детей, трудно производить их на свет… И они мне так дороги! Я с ними разговариваю, вообще стараюсь, чтобы они еще до рождения… они же все понимают…
— Но почему ты думаешь, Наташенька, что мы непременно умрем от чумы? — спросил Флор. — Бывали люди, которые ходили и лечили больных, и оставались живы. Ты про таких слышала?
— Ну… — Наталья подумала немного. — Нострадамус, к примеру, — сказала она. — Я в кино видела. Довольно нудный фильм, но там как раз показана чума. Как на телегах возили трупы, как сжигали их. Там Нострадамус сразу как увидел чуму, так разделся и всю свою одежду сжег, чтобы не носить заразу.
— И ходил голый? — удивился Флор.
— Нет, он потом ходил одетый… Боже, какие я глупости болтаю!
Флор подошел, поцеловал Наталью в щеку, а потом наклонился и пощекотал пальцем носик дочери.
— Ничего не глупости, — сказал он, улыбаясь сморщившемуся младенцу. — Ух, какие мы недовольные! Ладно, я пойду. Никому дверей не отпирай, Наташа. И засовы заложи.