— Каким образом?
Иордан посмотрел прямо Лавру в глаза. Лавра поразил этот взгляд, прямой и горький, как запорошенная пылью полынь. Поневоле молодой человек задумался о том, сколько всего осталось за плечами у этого ливонца, сколько смертей он увидел, сколько надежд растратил на долгом пути.
— А как ты думаешь? — вопросом на вопрос ответил Иордан. И, не дождавшись реплики Лавра, продолжил: — Мы шли в Новгород. С той же целью, что и ты. Нам все равно, что вы отвергаете латинскую веру. Люди нуждаются в помощи тех, кто не боится входить в заколоченные дома и приносить им хлеб — на тот случай, если больные все-таки не умрут от чумы. Незачем умирать от голода, в темноте и отчаянии, одиноким, всеми покинутым.
— Похвально, — сказал Лавр осторожно.
Иордан вдруг засмеялся, откинув голову.
— Да? Ты так считаешь? А мы надеялись, что Господь, видя наше усердие, приберет нас к себе! Такими, какие мы есть, в разгар наших трудов!
— Вы не шутите? — удивился Лаврентий. — Но ведь это было бы самоубийством!
— Вовсе нет, — возразил Штрик. — Мы уже обдумали это. Нам нельзя покончить с собой, обратив против себя оружие. Даже если мы убьем друг друга, в этом будет элемент обмана. А мы — не магометане, чтобы играть с Господом Богом в подобные игры и пытаться надуть Всевышнего. Нет, все будет честно. Мы войдем в зачумленный город и будем там работать на благо ближнего. И если Господу будет угодно, Он заберет нас к себе.
— А если нет? — медленно проговорил Лаврентий. — Что вы будете делать тогда?
По улице, вместе с вечерним ветром, бродила шайка. Несколько человек, сплошь невысоких, в темной одежде и низко надвинутых на брови шапках, шлялись мимо замерших домов. Слышны были изредка их шаги и голоса.
Иногда они вламывались в жилища, где, по их мнению, уже не оставалось сильных людей, и отбирали еду у ослабевших. Случалось им нападать на прохожего и, свалив его на землю, ограбить.
Пусто было в Новгороде после начала сумерек. Лихие люди крались вдоль заборов, пробираясь в более благополучные кварталы. Там с охраной было получше, а больных — поменьше; но и там встречались беспечные вечерние пешеходы и плохо запертые двери.
Пересмеивались эти люди, переговаривались между собой, вспоминая недавнюю добычу.
Случалось им наткнуться на похожую шайку, и тогда вскипала битва, в которой поблескивали ножи. Оставшиеся в живых прибивались к вожаку и шли за ним. Редко случалось, чтобы драка не завершалась гибелью одного из предводителей.
— Скучно будет без чумы! — говорили эти люди.
Порождения болезни, они выбрались из темных щелей, где прятались до этого долгие годы, и только в разгар эпидемии явили свою отвратительную, ночную мощь. Прекратится чума — и вновь попрячутся по щелям все эти люди, если еще прежде не истребят их, как бешеных собак.
Они скользили, точно тени, и не было на них управы, потому что горожане боялись не грубой физической силы во встреченном человеке, но того невидимого и смертельного, что убивало вернее меча и переходило от человека к человеку совсем незаметно.
Но неожиданно разбойники остановились. Кто-то преградил им путь.
— Забава! — крикнули стоявшие впереди своим товарищам, которым они загораживали обзор.
— Кто там? — напирали сзади.
— Трое! — прокричали передние.
По рядам разбойников прокатилась дрожь веселья, на свет луны явились дубинки и ножи. Люди, на которых они намеревались нападать, молчали. Вообще непонятно было, что происходит впереди. Не доносилось больше ни звука. Так продолжалось какое-то время, а затем вдруг прокатился вопль ужаса и боли, и тотчас разбойники подались назад, сминая и толкая своих же товарищей.
Пронзительный крик повторился.
Казалось, кричит один и тот же человек, но когда шайка обратилась в бегство, на деревянных мостках узкой улицы остались лежать двое. Один уже затих, а второй продолжал корчиться и слабо звать на помощь.
Невысокая гибкая тень с обнаженным мечом наклонилась над ним.
— Для чего вы здесь бродили? — спросил человек умирающего.
— Искали поживы… — захлебывался тот. — Отпусти меня.
— Скоро тебя отпустят, — заверил невысокий человек. — Скажи мне, глупый русский, на что тебе пожива?
— Весело… — хрипло ответил он.
— Ну и что, — Алебранд Штрик уставился прямо в глаза умирающем, — весело ли тебе?
— Нет, — шепнул он. — Мне больно. Отпусти меня. Я больше никого не буду грабить.
— Верю, — сказал Алебранд. — Прощай.