— Может быть, — сказал Лавр. — Неси лучше воду, большая бочка почти опустела.
Лавр держался так, словно и он, и ливонцы, и Харузин неподвластны царству чумы и бояться им совершенно нечего. Он по целым часам сидел рядом с умирающими и разговаривал с ними, а ночевать устраивался сразу за порогом. Все-таки внутри было слишком душно.
На рассвете приезжала телега, запряженная старой, ко всему равнодушной лошадью. Казалось, животное прекрасно понимает, что происходит вокруг и обзавелось своего рода усталым цинизмом, который бывает свойствен немолодым сиделкам.
Двое мужчин с серыми лицами соскакивали с телеги и подходили к помещению старого склада. Эти мужчины тоже оставались для Харузина загадкой: они были до того, как чума сделала из них повелителей труповозки? Чем они занимались до чумы? И куда исчезнут, когда закончится бедствие?
Воистину, у эпидемии — собственная свита, как у настоящей королевы; и когда она удаляется, свита уходит вместе с ней. Неплохой сюжет для Андерсона. Кстати, Харузин не слишком любил великого сказочника. Еще в детстве его истории казались Сергею слишком печальными, слишком жестокими. Они исключительно умело причиняли боль. Может быть, поэтому в мультфильмах по «Стойкому оловянному солдатику» почти всегда изменяют финал? А «Соловей и Роза»? Да мало ли историй, вызывающих у ребенка слезы?
Сейчас, когда больные просили рассказать им «что-нибудь», Харузин никогда не прибегал к Андерсону. Что выбрать? «Оле-Лукойе»: «Этой мой брат, его зовут Смерть»? Нет уж, спасибо. Харузин предпочитал Гоголя — «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Вия», Пушкина — «Повести Белкина», а также, с некоторой адаптацией к эпохе, «Повесть о настоящем человеке» и «Как закалялась сталь».
— Давайте мертвяков! — кричали люди с телеги.
Хмурые, деловитые, они входили в больницу, и лежащие на полу следили за ними так, словно от них что-то зависело.
Служители вытаскивали умерших, сваливали их в кучу и уезжали. Харузину казалось, что это всегда одни и те же люди, но Лавр заметил: время от времени один из них исчезал и на его месте появлялся другой, похожий на пропавшего как две капли воды. Видимо, это была какая-то особая порода.
Меньше всего они напоминали гамлетовских могильщиков.
Тем утром, когда телега уже отъехала, какой-то человек, держа на руках тело женщины, побежал следом, крича:
— Забыли! Машу забыли!
Голова женщины удобно устроилась у него на плече — как, видимо, лежала она в прежние, более счастливые времена. Одна рука мягко, безвольно обвивала его шею, другая болталась. Почерневшее лицо скрывали завитки волос.
Телега уже громыхала возле поворота, а человек все шел широкими, спотыкающимися шагами и взывал монотонно, безнадежно:
— Машу забыли!
Потом, видя, что могильщики скрылись, не слыша призывов остановиться, он замер на месте, опустился на мощатую мостовую и склонился лицом над телом жены. Так и просидел до следующего утра, когда их забрали уже обоих. Даже мертвые, они не размыкали объятий — так их и уложили на самое дно телеги, а поверх накидали еще целую кучу.
Некоторые больные приходили сами. Это были люди, которые надеялись, что их родные избегут заразы. Вероятно, подобные случаи уже бывали. У Харузина не появилось возможности проверить.
Он почти не видел ливонцев — они постоянно находились внутри, что-то варили, вскрывали нарывы, перевязывали раны — и вытаскивали своих пациентов одного за другим в помещение, куда складывали трупы.
Штрик был страшно бледен. Он сделался похож на опарыша, белого червя, живущего в навозе. Его лицо опухло, глаза заплыли, губы ввалились и посинели.
Иордан высох, как палка. Он почти ничего не ел и от голода потемнел, а глаза его светились в полумраке, как у дикого животного. Это странное свечение поначалу пугало Харузина, но потом он привык.
Сергей решил просто выполнять все, что ему прикажут, и не задавать вопросов. Так было легче.
Ему показывали сундук, где обнаружилось чье-то полотно. Непроданное. Больше его не востребует заказчик. Наверняка мертв и купец, и тот, для кого он привозил этот товар. Полотно надлежало разорвать на полосы. И Харузин резал добротную чистую ткань, зная, что к вечеру она уже пропитается гноем и кровью. Ему было все равно..
Порой он начинал испытывать любопытство: сколько еще он продержится? Неужели действительно не умрет?
По утрам, сразу после того, как отправляли мертвецов, Лавр выходил к нему с бутылкой святой воды и давал пить.
«Вот мы верим в Бога, — думал Харузин, послушно глотая эту странно чистую, сладкую на вкус воду, — надеемся на Его милость и мудрость. И в то же время пьем какую-то водицу и полагаем, будто она нас от чего-то спасет. Разве это не суеверие? „Лютеры“ считают нас едва ли не идолопоклонниками».