— Ну надо же, эта гадина уцелела! — молвил Вадим. Он много слышал о Соледад от своих товарищей, когда те вернулись из путешествия в Испанию и Англию.
— Ненадолго, — успокоил Флор.
Они затихли, слушая, как на улице поднимается шум. Издалека казалось, что шумит море, разбиваясь о причальную стену, однако затем звук сделался сильнее, и уже различимы были отдельные голоса. Кричали все наперебой, обвиняли «отравителей», угрожали смертью ему и всем его домочадцам. Трещал огонь, рвущийся с факелов под ветром.
— Боже, сколько их! — не выдержал Харузин. — Кажется, несметное полчище!
— Это ничего, — хмыкнул Флор. — Зато у нас ворота заперты.
— Сидим тут, как в мышеловке, — проворчал Иордан. Однако не сделал ни одного движения, которое выдавало бы его желание вскочить и бежать навстречу нападающим.
— Интересно, сколько мы продержимся, — заметил Флор. — Впрочем, я сильно надеюсь на то, что здравый смысл возьмет верх, когда мы уложим десяток наиболее горячих голов. У смутьянов всегда так: прибьешь нескольких — прочие сами разбегаются. Они ведь трусы и боятся собственной крови, а орут только до тех пор, пока чувствуют себя в безопасности.
Он приблизился к забору, ловко забрался на поперечный брус и выглянул поверх края забора.
— Нашел? — спросил Лавр, удобнее беря пищаль.
— Давай, — сказал Флор вместо ответа и протянул руку. Брат вложил оружие ему в пальцы. Флор прицелился как раз в тот момент, когда человек в низко надвинутой на глаза шапке орал:
— Сжечь отравителя!
Пуля попала ему в лицо, смяв его и испачкав неопрятными пятнами крови. Горлопан откинулся назад и рухнул на руки толпы. Люди расступились, уронив тело на землю, и отхлынули назад.
Но смятение среди бунтовщиков продолжалось недолго. Вскоре они снова начали клубиться, подзуживая себя выкриками:
— Смерть чуме!
— Убить его!
— Сжечь!
— Убийца! Отравитель!
— Не щадите ни женщин, ни детей! — прозвучал над толпой пронзительный женский голос.
Сидевшие в доме вздрогнули, как будто этот крик пробрал их до костей и начал рвать когтями их внутренности.
— Соледад! — вымолвил Харузин. — здесь!
— Почему ты думаешь, что она такая уж непобедимая? — спросил Вершков. — Обычная ведьма, как и все. Ведьмы, кстати, превосходно горят. Даже лучше, чем рукописи.
— Злой ты, — сказал ему Харузин. — Она на самом деле сильная колдунья. У нее есть какая-то неслыханная власть над людьми. Слышишь, как они ей повинуются?
Соледад больше не кричала — она завывала и пела, и толпа нестройным ревом завороженно вторила этому пению. Затем в ограду флоровского дома полетели стрелы и камни. Толстые доски гудели.
— Как долго мы сможем продержаться? — спросил Харузин.
— Часа два, — сказал Флор.
— Меньше, — возразил Иордан.
— Если они не утихомирятся, нам придется тяжело, — сказал Лавр. — Жаль, отсюда трудно убегать. С той стороны к нашему двору прилегает другой, но там, по-моему, уже собралась вторая толпа.
Иордан оскалил зубы.
— Умереть, сражаясь плечом к плечу с друзьями, — о чем еще можно мечтать? — выговорил он. — Бедный Штрик ждет меня!
— А мы разве друзья? — уточнил Харузин. Он все еще переживал смерть Штрика, но забыть о том, что ливонцы — враги, как-то не получалось.
— Давний, почтенный враг — какой друг лучше? — фыркнул Иордан. — По крайней мере, мы друг друга хорошо знаем.
Флор сощурился, глядя на ворота. Они уже начинали подрагивать.
— Нужно положить еще брус, — сказал он.
А сам подумал: «Жаль».
Жизнь начиналась так хорошо — неужели сейчас она оборвется? «Грех, наверное, так думать, — мелькнуло в мыслях у Флора. — В Небесном Отечестве должно быть гораздо лучше, чем в земном; но почему-то так хочется пожить пока на земле!»
И тут шум снаружи начал меняться. Далеко позади послышались новые выкрики, и теперь в них смешались ужас, отчаяние и торжество.
— Что там происходит? — удивился Иордан. Он как будто выглядел раздосадованным оттого, что ему не дают умереть по-человечески, то есть с оружием в руках. — Как будто кто-то напал на наших врагов с тыла! Но кто бы это мог быть?
Глава девятая. Неожиданное спасение
Покинув заколдованный замок, Севастьян Глебов и его люди очутились в совершенно новом лесу. Здесь росли густые ели и высокие, пышные папоротники. Мох под ногами был сухой и колючий. Слишком быстро болота сменились таким лесом. На пути в Ливонию Севастьян не помнил такой стремительной перемены в пейзаже. Возможно, впрочем, они просто пошли другим путем. И все-таки кое-что его настораживало.