Правда, был ещё один путь, которым можно было добыть от хана шерть… Для этого нужно было немедля вторгнуться в Литву, прямо во владения Сигизмунда-Августа, воевать против которого не решался и сам хан. Доказать хану этим вторжением свою силу и вынудить его заключить мир. Да и Сигизмунд на какое-то время оставил бы свои подстрекательства и заигрывания с ханом: решительные действия Москвы заставили бы его больше думать о безопасности своих владений, чем о союзе с ханом.
Но Висковатый понимал, как труден этот путь; стояла зима — самая неудобная пора для похода, к тому же вялая, с частыми оттепелями, которые сменялись резкими морозами и сильными гололёдами, дороги были гиблы и непроходимы — тяжёлый стенной наряд протащить по ним было почти невозможно, а без него к литовским крепостям и подступать было незачем. Да и риск был огромный: король мог уговорить, ублажить хана подарками и посулами и тот, несмотря на ненастье, безводицу и бескормицу в степи, мог выступить в поход на Москву.
6
Иван приехал верхом, легко одетый. Дворня, подьячие, приставы, толпившиеся возле посольских возов, пригнулись к земле, только колпаки да островерхие папахи остались торчать за высокими стоячими воротниками, делая собравшихся схожими с чучелами. Обозники и конюхи вовсе бухнулись на колени — прямо в разжиженную снегом грязь, — посдирав треухи со своих косматых, потных голов, от которых валил сизый пар.
Федька Басманов, сопровождавший царя, с трудом отворил перед ним тяжёлую, набухшую дверь приказа и люто глянул на остолбеневших стрельцов, стоящих при дверях.
Висковатый склонил голову, встречая Ивана, а Нагой только встал: по обычаю он не должен был кланяться царю… Отъезжающий с посольством большой посол удостаивался такой чести — не снимать шапки и не кланяться государю, дабы эта милость помогла ему вынести все беды и унижения, которые терпели послы у чужеземных государей. Обычай этот шёл со времён Батыя, когда послы русских князей нередко уходили на верную смерть.
— Всё готово, — спокойно сказал Висковатый. — Грамоты о печатях… Уложены в сундук. Поминки на возах.
— Кречетов как везёте?
— В клетке, государь, обитой росомашьим мехом…
— Глядите, довезите… Хан больно любит кречетов.
— Сие непременно, государь!
— По твоему указу, государь, нынче в грамотах почтенья не блюли. Писано вольно: «Божиею милостью великого государя царя и великого князя всея Руси, московского, новогородского, казанского, астороханского, немецкого и оных — великой Орды великому царю, брату моему Девлет-Гирею с поклоном слово…» — прочитал Висковатый по черновому списку грамоты.
— Сносно писано, дьяк… Коли примет хан наши грамоты, отныне будем писать ему как равному. Непригоже нам, победителям Казани и Асторохани, челом хану бить. — Он повернулся к Нагому и наставительно прибавил: — Ежели станут спрашивать о Казани — отвечай: Казань во всей государской воле! Церкви в городе и по уездам многие поставлены, в городе и на посаде все русские люди живут… Скажи також, что зимой было на государевой службе в ливонской земле одних казанских людей с пятьдесят тысяч… Астороханских — тысячи с две… Оттого, скажи, астороханских людей в дальние походы не берём, что им ходить далеко, а ходят они на тамошние службы — в Юргенч, в Дербент и в иные места, куда их воеводы пошлют.
— Уразумел, государь… Ещё и приукрашу, дабы не думал хан, что земли, тобой повоеванные, впусте стоят.
— Неуёмно говорить оберегись, — недовольно обронил Иван. — И лишнее — також!.. Как бы не перезабыл похвальбы своей и хан не поймал тебя на слове.
— Слово в слово перескажу, государь…
— Станет хан казны требовать — отвечай: в пошлину никому ничего не даём и дружбы не покупаем. Станется меж нами доброе дело, так мы за поминки не постоим.
Иван смолк. Глаза его ушли глубоко в глазницы — он как бы отрешился на миг от всего, о чём только что говорил и думал. Что-то другое, более важное и волнующее, захватило его. Но тут же взор его вновь обострился, он ободряюще посмотрел на Нагого и приветливо сказал:
— Сядем! Пред дорогой.