Наконец впереди скрипнула, а затем громко хлопнула дверь. Эта дверь была явно тяжёлая, железная.
Стало совершенно темно.
Николаус, щёлкая огнивом и освещая себе искрой путь, побежал вниз по лестнице. Его учащённое дыхание множилось под сводами эхом. Скоро Николаус увидел ту дверь и остановился перед ней. Тут он подумал, что если бы ведьмы и колдуны, собирающиеся здесь на шабаш, были хоть чуточку осторожнее, то здесь, возле двери, непременно поставили бы сторожа. Однако на этой узкой лестнице, уходящей глубоко в недра, едва не в преисподнюю, кроме Николауса, не было ни души. Он решил, что вряд ли со стороны поклонников дьявола это была беспечность. Скорее следовало подумать об их уверенности в своих силах. Их, возможно, было много в округе — намного больше, чем он видел только что на площади! И они были столь сильны, что никого не боялись.
И, наверное, были среди них влиятельные богатые люди, которые всех купили...
Николаус оставил свои предположения, поскольку ему внезапно почудился какой-то звук. Как будто звук этот донёсся сверху. Николаус поднял голову, унял взволнованное дыхание и прислушался...
Кто-то ещё спускался по лестнице. И, кажется, не один.
В полной темноте Николаус нащупал какую-то нишу, довольно глубокую, и спрятался в ней.
Спускавшиеся по лестнице люди зажгли от свечи вторую, за ней — третью. По мере того, как загорались новые свечи, свет сбегал по ступенькам всё ниже. Шли несколько мужчин, о чём-то переговариваясь. Николаус не мог расслышать, о чём именно.
Эти люди скоро прошли мимо него, остановились у железной двери и постучали. То был некий условный стук.
Николаус осторожно выглянул из ниши. Он узнал нескольких человек. Среди них были корчмарь, молодой повар из замка, старый кукольник, капитан замковой стражи, с коим Николаус не однажды сталкивался на стенах Радбурга, пастух, с которым он не раз встречался на лугах и который пас коров и овец Аттендорнов. Других не успел рассмотреть... Все эти люди держались довольно уверенно: конечно же, здесь они были как дома. И по отношению друг к другу вели себя как равные.
Николаус, глядя на них из укрытия, утвердился в мысли, что у братства повсюду свои люди.
Дверь со скрипом отворилась, и свет упал на лица пришедших.
Послышался мужской голос:
— Проходите, братья! Сегодня мы в масках. Знаете?
— Да, — ответил капитан замковой стражи.
— Чёрная месса.
— Знаем, — ответил пастух.
— Тогда выбирайте...
Привратник закрыл дверь, и продолжения разговора Николаус уже не слышал.
«Значит, сторож есть, — отметил Николаус, — но с другой стороны железной двери».
Здесь, в подземелье, было довольно холодно, и он зябко передёрнул плечами.
Выждав некоторое время, Николаус подошёл к двери и постучал в неё тем условным стуком, который только что слышал. Дверь приоткрылась, выглянул привратник — высокий стройный юноша в чёрных свободных одеяниях. Лоб и глаза его были закрыты низко надвинутым чёрным клобуком, но Николаус успел заметить, что у привратника было красивое и нежное, как у девушки, лицо.
Привратник глянул на Николауса и в полупоклоне опустил голову, глаза его опять спрятались под клобуком:
— Проходи, брат!
Николаус переступил порог и попал в небольшую прихожую, освещённую десятком свечей. Закрывая за собой дверь, он услышал, как наверху один раз ударил колокол — гулко и заунывно.
— Приятно видеть тебя, брат! — опять вежливо склонился привратник. — Приятно сознавать, что ты с нами, брат!
Насколько успел рассмотреть привратника Николаус, он видел этого юношу впервые. Но привратник говорил и вёл себя так, будто узнал его — уважаемого литуанского гостя комтура Аттендорна. Потом явилась мысль, что, возможно, здесь всех гостей встречают так — с вежливостью, граничащей с подобострастием; возможно, о высоком положении иных догадываются по одежде. И хотя Николаус не наряжался к мессе, как другие, в нём легко можно было рассмотреть человека богатого и благородного — по дорогой одежде, по сдержанности в движениях, по изысканной манере касаться рукой края шляпы при приветствии.
Голос привратника был ласковый и вкрадчивый, улыбка не сходила у него с губ.
— Выпьешь вина, брат?
Николаус всё приглядывался к привратнику. Трудно было понять, как привратник говорил столь внятно, почти не двигая губами; и у него как будто не было языка, а говорил он как-то горлом. Может, болезнью он какой-то редкой страдал, предположил Николаус, или был где-то неосторожен, чрезмерно говорлив, и некий злой господин вырезал ему язык...