— У-у!.. — выдохнула потрясённая толпа.
— О, демоны! Отомстите! — вскричала Фелиция; лик её был страшен; это был лик ведьмы из ведьм.
Братья и сёстры, сверкая глазами, кривя в ненависти рты, волна за волной поползли на подиум. Но Николаус выдернул меч из идола и опять отогнал их. Он помог Мартине подняться с жертвенного камня, накинул ей на плечи свою мантию и, схватив девушку за руку, устремился к выходу.
— Не дайте же им уйти! Разорвите их! Загрызите! Разрушьте!.. — призывала Фелиция.
Кричали страшные проклятия волшебники, прорицали Волку все беды мира прорицатели и астрологи, шипели демоны, и на губах у них пенилась желчь, ведьмы скакали и корчили рожи, трясли ветхим тряпьём и с тряпья этого будто что-то бросали вслед Николаусу и Мартине; карги в лютой злобе шамкали беззубыми ртами и тянули к беглецам чёрные жилистые руки с нестрижеными ногтями.
— Убейте их!.. — неистовствовала баронесса.
Николаус увлекал Мартину за собой и радовался тому, что она, крепкая крестьянская девушка, могла бежать так же быстро, как он сам. Выход уж был недалеко.
Распугивая братьев и сестёр, Николаус отчаянно размахивал мечом:
— Прочь! Все прочь!
Толпа бесновалась. Кричали, корчили страшные рожи, пытались достать, царапнуть или ударить Николауса, но отскакивали, видя сверкающий меч, описывающий смертельные дуги и круги, то над головой у него, то в опасной близости от них.
Кто-то из братьев вдруг заступил Николаусу путь и даже меч поднял...
Возликовала ассамблея: вот сейчас! вот наконец!..
Но рано радовались демоны и сатанисты. Тот, что Николаусу путь заступил, верно, чаще держал в руках папскую буллу, чем меч. Отбив его клинок, Николаус ударил смельчака ногой в грудь, затем так же ногой он вышиб дверь, и путь к спасению был свободен...
Николаус и Мартина выбежали из церкви. Пустая тёмная площадь была перед ними. Холодный ветер встретил их. Накрапывал дождь. Николаус увлёк девушку в темноту. Они то шли, то опять бежали...
Четверти часа не прошло, деревня осталась позади. На дороге к замку они остановились перевести дух.
Николаус разглядел глаза Мартины, обращённые к нему.
— Скажите, господин Николаус... Всё это было на самом деле или мне привиделся дурной сон?
Он оглянулся на деревню, погруженную во мглу, осмотрел пустынную дорогу, прислушался к шуму ветра в ветвях деревьев и отбросил меч подальше в кусты.
— Это был дурной сон, любезная Мартина. Наверное, многовато ты выпила сегодня вина.
— Ах, господин Николаус, кабы так! — проплакала Мартина.
Глава 50
Тайное становится явным,
но мир от того не светлеет
сё оставалось в замке почти по-прежнему, стычка с колдунами и ведьмами, а также с демонами не имела для Николауса никаких последствий.
Временами барон удостаивал Николауса содержательной, мудрой беседой; что-нибудь рассказывал из своего прошлого и на этом примере одарял нравоучением. Удо, бросивший пить и кутить, пропадал в окрестностях замка, гулял один, был тих и задумчив, немногословен, частенько заглядывал в книжки древних римских поэтов и даже иные, снабжённые многими закладками, повсюду носил с собой, и Николаус предполагал, что молодой барон обратил внимание на дар свой и занялся сочинительством стихов. Мартина, как и раньше, была в услужении у двух дам — у Ангелики и Фелиции. Пуглива и безмолвна, она большей частью пряталась где-нибудь, пока её не звали и что-нибудь ей не велели. Николауса она избегала, а при случайных встречах с ним приходила в смущение и опускала глаза. Отчего было это смущение? Возможно оттого, что он, Николаус, видел насилие над ней. И пусть именно он не дал этому насилию до конца свершиться, но он был как раз тот человек, Мартиной уважаемый и ей приятный, от которого она жестокое насилие над собой хотела бы в первую очередь скрыть. Рыцарь Хагелькен не расставался с лирой и то, что он играл, — на заре или в сумерках, когда был свободен от несения службы, — было прекрасно; этого никто прежде не слышал, это была истинно его музыка, это было звучание его тонкой души и это была его молитва. Марквард Юнкер, вечно подозрительный и мрачный, с головой ушёл в дела; очень неспокойно стало в ливонском краю, нечто тяжёлое словно повисло в воздухе, как бывает перед сильной грозой, и это чувствовалось многими, и Юнкер это чувствовал, наверное, острее всех. Дни напролёт он занимался укреплением замка: где-то приказывал углубить ров, где-то — укрепить каменную кладку, где-то перебрать и смазать подъёмные механизмы, заменить проржавевшие обручи на лафетах, вырубить кустарник, разросшийся под стенами Радбурга, и прочее. Николаус же всё больше времени проводил с милой сердцу Ангеликой и с приятным удивлением и даже с неким трепетом ловил себя на том, что на весь свет и на будущее своё он уже глядит не иначе как через имя любимой, через нежный и светлый образ её.