Готовили Радбург к обороне, к длительной осаде. Укрепляли стены и башни. Свободных от несения службы кнехтов обязывали сносить с округи камни — вернейшее оружие в умелых руках. За каждую сотню камней делали прибавку к жалованию.
Пока рыцари Юнкер и Хагелькен вместе с Аттендорном занимались укреплением замка, рыцари Якоб и Эдвин принимали на хозяйском дворе подводы с зерном и иным продуктом. Торопились, хотели под самые своды наполнить закрома, ибо чуяли, что тяжёлое близится время, в которое не помешает лишняя горсть зерна. Сверялись с вакенбухом и с долговой книгой. Спрашивали имя у крестьянина, заглядывали в повинности его, смотрели, не остались ли долги за прошлые годы. Тех нерадивых, что были с долгами и долгов отдать не могли, тут же раскладывали на лавке и пороли — по мере долгов их. У некоего Яана, рослого молодого парня, долгов оказалось за три года. И розог ему назначили до сотни. Преданный хозяевам работник, с ручищами-клещами и широкой спиной, работник, имени которого никто не знал, но все знали прозвище его Меа Кульпа, окунал розги в бадейку с водой и порол, порол должников беспощадно. Того Яана запорол бы насмерть, уж и кровь на лавку текла, но проходил рядом барон и вмешался, отвёл ручищу Меа Кульпы.
— Бей, да знай меру. Мне работник нужен, а не калека.
Когда собрали повинности с подлых вилланов, увидели, что всё ещё не полны закрома. Тогда стали докупать недостающее у свободных бауэров, и опять с утра до вечера и с вечера до утра работали сушилки. Торопились, торопились, ночами вглядывались во тьму и видели зарницы, видели сполохи. Грозы или пожары — никто точно сказать не мог.
Барон фон Аттендорн, Марквард Юнкер и другие рыцари всё чаще молились в замковой церкви.
На другой день после того, как узнали, что пала ливонская твердыня, на мощь которой уповали, вышли к Радбургу из леса два десятка защитников Феллина — в помятых, посечённых доспехах, израненные и голодные. Юнкер и барон встретили этих людей в воротах. Здесь были три рыцаря из феллинской комтурии, остальные — ландскнехты. Кто-то пику-шписс держал на плече, кто-то вооружён был кацбальгером или гроссмессером, кто-то — лишь кинжалом; иные пришли вообще без оружия.
Юнкер радовался этому пополнению, особенно — рыцарям. Но радость свою он прятал под вечной маской угрюмости. У ландскнехтов строго спрашивал Юнкер:
— Где ваш капитан?
— Давно мы не видели своего капитана, — отвечали феллинские кнехты вежливо, даже искательно; понимали, что едва не жизнь их сейчас зависит от того, примет их этот человек в Радбург или не примет. — Похоже, господин, нет смысла искать нашего капитана среди живых.
— Почему же и вы, как ваш капитан, не стояли насмерть? Почему, отважные вояки, вы сдали русским Феллин?
Кнехты отводили глаза.
— Лучше быть однажды побитым, чем стать навеки мёртвым.
А другие сказали, не отводя глаз:
— Мы сделали, что смогли, господин.
— Но вас же было много под штандартом комтура Фюрстенберга! Вы были сила, твердыня. Неодолимая мощь!.. Вся Ливония глядела на вас, равнялась на Феллин.
Фон Аттендорн, видя, что Юнкер чересчур уж наседает на кнехтов, в коих от усталости и голода жизнь теплилась едва, вступился:
— Говорят, что виновны наёмники, которым не смогли заплатить сполна.
— Не вините наёмников, — сказал один из пришлых рыцарей. — Они сражались хорошо, пока видели в этом смысл.
— Смысл, смысл, — в сердцах отвернулся Юнкер. — Свой дом защищать, отечество лелеять — вот смысл! Костьми лечь за это.
— У вас ещё будет такая возможность, — заметил другой пришлый рыцарь довольно резким тоном.
Если бы этот тон позволил себе кто-нибудь из простолюдинов или хотя бы из этих кнехтов, Юнкер ему не спустил бы. Но от благородного рыцаря, не далее как несколько дней назад сражавшегося за свой дом и за страну отцов и получившего честные раны, он раздражённый тон стерпел.