— Эльфрида. Я ничего не знаю об Эльфриде, — сонным голосом, кажется, с трудом борясь со сном и всё же уступая ему, произнёс Николаус. — Она умерла задолго до того, как я впервые приехал в Радбург...
— Мне тоже, молодой господин, не доводилось видеть Эльфриду. Баронесса умерла лет двадцать назад. То тёмная история. Говорят, она была красавица, каких до неё не видели в округе. И этому можно верить, если даже мельком взглянуть на Ангелику. Разве она не цветок свежий и чистый, разве она не нежный весенний цветочек? Я слышал от старых слуг, знававших Эльфриду, что госпожа Ангелика — точное повторение её.
— О да! Ангелика хороша, — Николаус повернулся на правый бок; дорога так утомила его.
Хинрик едва не задохнулся от желания рассказать в подробностях, как хороша юная Ангелика:
— Она так хороша! Ах как она хороша!.. Барон в дочери своей души не чает. Но оно и понятно. Всякий любит чадо своё. Даже если чадо вовсе некрасивое. А Ангелика! Что и говорить! Вы видели её, господин... Рыцари, что живут в замке, любят Ангелику за необычную, возвышенную, ангельскую красоту... — тут Хинрик вдруг осёкся и поклонился Николаусу. — Прошу меня, конечно, простить, добрый господин. Не устами необразованного слуги следует расписывать прелести красавицы...
— Ничего, ничего, — поощрил Николаус. — Речь твоя приятна слуху. И что же?
— Да, рыцари любят её как богиню; и когда Ангелика появляется в их обществе, они все как один склоняются перед ней. Ландскнехты не сводят с неё глаз, любят её за красоту земную. Прислуга любит её за доброту, за внимательность. Ежели кто из нас, к примеру, занедужит и сляжет, Ангелика о том скоро откуда-то узнает и, не боясь платья испачкать, не страшась достоинство господское уронить, с чашей лекарства к болящему спешит, болящего отпаивает, заботится о нём, пока тот не станет на ноги. Хоть и юна, а всем нам она — мать родная. Молоденькие кухарки и служанки высветляют себе волосы, сидя на солнце, чтобы были такие же золотые, как у Ангелики[34]. Но разве могу я сказать, чтобы хоть у одной из наших девушек волосы были так же прекрасны? Нет, не могу... Да, господин, все у нас любят Ангелику, все готовы ей услужить не из обязанности, а от сердца. Даже госпожа Фелиция, которая, кажется, никого не любит, к Ангелике относится с большой приязнью.
— Это интересно... Но что Эльфрида? — напомнил Николаус.
Хинрик рассказывал, сидя на сундуке, почёсываясь:
— Эльфриду можно увидеть и сегодня. Сказывали старые слуги, что барон, скучая по ней, велел ваять её в мраморе. Та Дева Мария, что занимает нишу на повороте лестницы, на самом деле вовсе не Дева Мария, а Эльфрида фон Аттендорн. Я видел не раз, как барон задерживает возле статуи шаг и быстро осеняет себя крестным знамением, — тут, оглянувшись на дверь, Хинрик перекрестился и заговорил уже полушёпотом: — Но можно увидеть ныне Эльфриду и иначе... Многие уж видели. Мне кажется, и я видел её — неким размытым бледным пятном в темноте... Но я не уверен. Трудно в такое поверить, будто госпожа Эльфрида бродит, неприкаянная душа, иногда ночами по замку, и будто останавливается она в спальнях и подолгу смотрит на спящих, выискивает знакомые черты.
— Сказки, — улыбнулся Николаус, не открывая глаз.
Верно, преувеличивал и приукрашивал Хинрик, дабы Николауса поразить.
Продолжал слуга:
— Многие так говорят, пока сами не увидят. И я так говорил. Кто видел её ясно, уверены: Эльфрида ищет ребёночка своего Отто и не может найти. Беззвучно появляется, беззвучно исчезает. Никому она не причинила вреда, однако все её боятся. А кто видел её — стоящую в дверях или бредущую по комнате, — так те страшатся её до смерти. Говорят, что она приносит несчастья...
Словоохотливый Хинрик всё говорил и говорил. Иногда, замолчав, ждал ответа, но не дождавшись, продолжал свои байки. Потом он слез с сундука и, тихо подойдя к кровати, заглянул Николаусу в лицо.
— О, да вы заснули, господин...
Пользуясь неожиданно представившейся возможностью, слуга снял с колышка у двери шляпу Николауса и перед зеркалом примерил её. Надвинул на самые брови, через секунду сдвинул на затылок, повернул набок. Покривлялся — округлил и вытаращил глаза, затем сложил трубочкой губы, словно собираясь отпить из кружки вина, брезгливо наморщил свой остренький лисий носик, попробовал подвигать ушами, дразня тем самым кого-то невидимого, похожего на осла; оставив кривлянья, Хинрик сделал надменное лицо, будто был сыном барона или даже самим бароном, собирающимся отчитывать глупых, нерадивых слуг; потом, совсем как шут, открывающий спектакль и предваряющий действо эпиграфом-монологом, поклонился; он поклонился своему отражению, публике то есть, поклонился, смешно отставив тощий зад, потерявшийся в поношенных суконных штанах, снял шляпу и замысловато взмахнул ею пару раз, повторяя подсмотренные где-то движения галантные.
34
В середине XVI столетия светлые волосы были весьма почитаемы у молодых женщин и их кавалеров; и высветляли волосы именно так, как рассказывает об этом Хинрик: европейские модницы целыми днями сидели на крыше или в саду под палящим солнцем, распустив волосы по плечам и временами смачивая их водным раствором уксуса.