Глава 36
Попойки, как и долги, часто кончаются ужасно
ато на следующий день, по дороге домой Удо не долго терпел муки от того огня, что выжигал ему нутро. Он повернул коня к ближайшей придорожной корчме, хотя ещё далеко было до конца дня и можно было ехать и ехать, и, несмотря на все уговоры Николауса, сел за широкий стол, крепко сел, основательно, в предвкушении удовольствия весело грохнул по столу кулаком и заказал себе выпивку. Он гулял до утра, потом весь день беспробудно спал, а к вечеру снова напился. Трудненько было Николаусу оттащить его от пьяного стола и уложить в койку. И только обманом удалось справиться с Удо. Сговорившись с корчмарём, Николаус сделал вид, что заказал питьё в комнату, Удо поверил и, распластавшись на ложе, без сил уснул.
Утром Николаус вытащил его из корчмы едва не силой. Целый день Удо, поклёвывая носом в седле и бодрясь, благодарил друга, что тот заботится о нём и столько возится с ним. И смотрел Николаусу в глаза с искренним раскаянием. Но уже к вечеру Удо застрял в другой корчме. Так путь до Радбурга мог растянуться на недели. Николаус грозил оставить Удо одного, но тот не страшился сей угрозы. Николаус запрещал хозяину корчмы наливать Удо хмельное, а корчмарь, соглашаясь с Николаусом, однако, подливал пива или вина, едва Николаус отворачивался, и потом прятал корчмарь в кошель очередную звонкую монету.
Пробовал добрый Николаус и уговорами добиться своего:
— Ты, помнится, стихи мне недавно читал. Стихи хорошие. Тебе бы, Удо, нужно бросить пить и начать писать стихи. Из тебя вышел бы замечательный рыцарь-поэт.
— Я подумаю над этим, — пьяно улыбался Удо, польщённый похвалой, и тут же сдвигал брови. — Но пить не брошу. Пил и буду пить. Ибо мне это нравится...
Он прикладывался то к пиву, то к вину. И улыбчивый корчмарь, всегда готовый угодить, был его лучший друг. И снова к вечеру Удо надрался изрядно, едва держался на ногах, и Николаусу опять пришлось тащить его до постели. Это было сущее проклятие — пристрастие Удо к выпивке. Сломленный усталостью, Николаус спал долго и крепко, проснулся поздно. А когда проснулся, обнаружил, что Удо уже в комнате нет. Николаус, схватившись за голову, наспех оделся, сбежал по лестнице и нашёл друга сидящим внизу, за столом, и опрокидывающим, как и вчера, и позавчера, кубок за кубком.
Однако уже изменилось настроение Удо. Ему, кажется, опостылела эта корчма, не лучшая в ряду подобных — с истёртыми порогами и скрипящими дверьми, с грубо сколоченными лавками и столами, с заплёванными полами, с коптящими дешёвыми свечами на люстре, тележном колесе. И опостылел жадный корчмарь. И Удо уже не хвалил корчмаря, а ругал его последними словами и придирался к нему. Отодвигал сковороду с мясом и говорил, что это, не иначе, вонючая ослятина. Корчмарь клялся и божился, что это, напротив, отменнейшая свинина, и самая свежая — свежайшая, — поскольку только утром закололи свинью на заднем дворе, и собаки даже ещё не успели всю слизать кровь с травы.
— Нигде поблизости вам не подадут столь отменной свинины, господин. Я считаю...
Удо грубо его перебивал:
— Считай — не считай, а у задницы всего две половинки. И еда твоя — задница!..
— Но как можно, господин! — едва не плакал обиженный корчмарь; должно быть, он, и правда, старался на совесть.
— Это разве вино? — гневно восклицал Удо и плескал остатками вина из кубка в побледневшее лицо хозяина корчмы. — Это было вчера вино. Но ты сегодня развёл его водой, жадная скотина! Или ты думаешь меня обвести вокруг пальца? Ты думаешь, я не отличу настоящего вина от пойла?
— Это самое настоящее вино, господин, — кланялся испуганный корчмарь. — Но это молодое вино. Оно ещё не нагуляло крепости, господин.