— Конечно, человек любит… не за что-то конкретное — за красивые глаза, фигуру, грудь или необыкновенные ноги. Женщину любят за другое, за нечто таинственное в ней, неизвестное, неопределенное, загадочное, что влечет и захватывает твое воображение. Когда ты понимаешь, за что именно любишь женщину, в этот же миг большое и красивое чувство, еще недавно расцветавшее в твоей душе, уходит и больше никогда не возвращается. Мне всегда казалось, что как только Лия станет моей, все разрушится, вся ее тайна испарится. Я наивно полагал, что люблю ее за глаза, улыбку, тело, и что как только все это станет мне знакомо, Лия превратится в обыкновенную женщину. Теперь я вижу, как заблуждался, ведь до сих пор мне не удалось постичь тайну нашей любви. Но я не делаю из этого трагедии. Наоборот. Я ни за что на свете не хотел бы разгадать эту скрытую в ней загадочность, то неведомое, за что я ее люблю.
Мне нравится его ответ. Видно, напрасно я решил, что Кристиан поверхностен.
Мы приближаемся к вокзалу, и с каждым шагом первоначальное рвение и возбуждение Кристиана ослабевают. Он все чаще молчит, отвечая на мои вопросы сдержанно и однозначно. Однако во всем — в словах, жестах, походке — чувствуется охватившее его напряжение.
Стоит погожий ноябрьский день — солнце по-летнему заливает улицы, только не греет. Недавние заморозки еще сильнее обнажили деревья, и палая листва шуршит теперь под ногами. Мы идем по безлюдной боковой улочке, куда еще не добрались дворники. Вокзал уже близко, нам приходится пробираться сквозь нарастающий встречный поток пешеходов, поэтому и без того принужденный разговор сходит на нет. Кристиан заметно обеспокоен. Он больше не забегает вперед, как в начале пути. Время от времени мне даже приходится его поджидать. Подойдя к широко распахнутым дверям вокзала, Кристиан смотрит на меня, бледнеет и слабо улыбается:
— Смелее, курица, под нож попадешь, — подбадриваю я Кристиана и даю ему легкий подзатыльник, желая вывести из растерянного оцепенения.
Я ударил его не сильно, но от неожиданности Кристиан теряет равновесие и задевает необъятную женщину с двумя большими чемоданами. Оперевшись на свои чемоданы, она принимается кричать во весь голос:
— Бесстыдники! Верзилы! Хулиганье! Милиции на вас нет в каталажку свезти!
Мы быстро ретируемся и бросаемся в толпу. Это происшествие несколько ослабляет напряжение, сковавшее Кристиана, и он весело и непринужденно смеется. Я беру его за руку, и мы наугад идем по залу ожидания, внимательно вглядываясь в лица всех женщин. Я тоже смотрю по сторонам, хотя трудно представить, как я сумею узнать женщину, которую никогда не видел.
Кристиан крутит головой во все стороны и, не задерживаясь, устремляется вперед, словно кто-то подталкивает его копьем в спину:
— Здесь ее нет, здесь тоже, и здесь… — бормочет он, увлекая меня за собой.
Обследовав первый этаж, мы поднялись на второй, наконец Кристиан зло говорит:
— Нет ее! Так я и знал! Я был уверен, что она опять сыграет со мной один из своих фарсов. Я-то, дурак, поверил… Она ничуть не изменилась, это в ее стиле, — на его губах появляется победная улыбка.
— Погоди, не кипятись, — одергиваю я его, — у нас еще целый час. К тому же не забывай, что мы не были на перроне.
Мы обследуем перрон вдоль и поперек, и вместо Лии наталкиваемся на знакомую женщину с чемоданами, которая злобно косится на нас.
Мы садимся на скамейку, и Кристиан продолжает рассерженно бормотать:
— Вот так вот! Надувательство с большой буквы! Я это предвидел, поэтому и мучился так долго, пока решился… Чего бережешь, того не избежать! Комедия, да и только!
— Перестань, ты словно та баба, даже хуже, — не выдерживаю я. — Даже если не встретишь ее, в этом нет никакой трагедии. Главное, она тебе написала, — я лезу в карман за письмом, но вспоминаю, что оставил его на столе, — она написала, что только от тебя зависит, увидишь ты ее или нет.
— Может быть, я туп, но я не понимаю этого идиотского условия.
— Наверняка она хочет посмотреть, каким красавцем ты стал, и сказать своей дочке: «Смотри, видишь того дядю, который ходит и глядит голодным волком по сторонам, он когда-то был твоим папочкой…» — говорю я с сарказмом.
— Почему «был»? — бормочет Кристиан, однако успокаивается и теперь пытается изобразить из себя обиженного человека.
— Потому что ты становишься невыносимым…
— Давай лучше пройдем еще раз зал ожидания, — Кристиан не дает мне договорить и поднимается со скамейки.
Мы еще раз обходим первый этаж, затем второй и опять выходим на перрон. Кристиан молчит. Он больше не глядит по сторонам, не бормочет, всем своим видом он выражает полное безразличие ко всему, и мне приходится подталкивать его: