Один-единственный раз завлекли ребята Исая на обнесенную высокой проволочной сеткой танцплощадку, что возле центрального парка. Все время простоял он в тени дерева, наблюдая, как прыгают в танце мальчишки. Когда танцы были в самом разгаре, из роя молодежи выскочила девушка, некая Олина, с которой Исай работал на одной стройке, повисла у него на шее и начала с силой отрывать его от ствола липы, дергаясь в такт музыки и шепотом упрашивая его:
— Исай, прошу тебя, потанцуй со мной, а потом проводи меня до общежития, а то один все время целоваться лезет… Пристал, как банный лист… Проводи…
Он оторопел, и сколько ни старался, никак не мог понять, что он должен сделать — все произошло так неожиданно. Его пригласили танцевать и — это уже слишком! — попросили проводить домой. Представляете себе — проводить! Он оцепенел, словно врос в ствол дерева, и обалдело смотрел на девушку, которая из кожи вон лезла и все призывала его, упрашивала шепотом и умоляющим взглядом. Он думал, что задохнется от великого стыда, что не умеет танцевать. А когда несколько ребят подошли, окружили их с Олиной и со смехом увлекли ее за собой, у него словно камень с плеч свалился. Правда, она зло взглянула на него. В ее глазах сверкали острые, холодные искорки. Но она тут же захохотала и, дергаясь в танце, рядом с парнем, который обнял ее за талию, исчезла со всей своей свитой в толпе. Теперь Исай имел предлог не ходить на танцы, этот «рассадник разврата», и каждую субботу он уезжал домой. Прогулки свои он начал с того дня, когда сделал ошеломляющее открытие.
Он понимал, что легче всего познакомиться с какой-нибудь девушкой в автобусе. Вот уже скоро год, как он каждую субботу ездит домой. Нужно ему или нет — едет домой в автобусе, и большое для него несчастье, если в попутчики попадаются старик или замужняя женщина, какая-нибудь сердитая старуха или сопливый мальчишка.
А такой вот, как сегодня, ему еще не попадалось.
Исаю показалось, что у девушки рядом с ним на душе какое-то горе. Иначе она не улыбалась бы с такой горечью, не сидела бы столь грустной и не вздыхала бы. И не слепой он, слава богу, замечает, как она украдкой доглядывает на него краем глаза. И кое-что он видит в ее взгляде. Почти час назад, когда они отъезжали, он заметил слезу, тайком сбежавшую по ее реснице, слезу, которую она быстренько смахнула пальцем.
«Как же мне с ней заговорить?» — думал Исай, волнуясь и чувствуя, что задыхается от своей беспомощности. Он снял шапку и в тот же миг его осенила идея. Колоссально! Министерская голова! Он положит шапку на колени и незаметно сделает так, что шапка упадет прямо к ее ногам, чтобы она почувствовала. Тогда, разумеется, она шапку поднимет. «А я, — думал Исай, преисполненный радости, — возьму шапку, поблагодарю девушку, а дальше все пойдет, как по писанному. Вопрос, ответ, шутка, улыбка и разговор завяжется».
Исай, взволнованный, сидел и украдкой смотрел на нежный профиль девушки, положил шляпу на колени и благодушно скрестил руки на груди.
«Не сейчас, минут через десять, — думал он. — Чтобы не догадалась». Посмотрел вокруг себя. Слева, на противоположном ряду сидений сидела дородная женщина, до самых глаз закутанная в толстую шаль в кофейную полоску и время от времени издавала носом какой-то свист, как гусыня. Бабу сморил глубокий сон, хотя автобус сильно трясло на ухабах. Все это весьма смешило мальчишек, сидящих впереди нее. Парень с лицом, расцветшим от удовольствия, слушал грохочущую музыку, держа возле уха транзистор.
На сиденьи перед Исаем ехали две женщины — одна постарше, другая молодая с ребенком на руках. Младенец плакал, мать старательно укачивала его, но от тряски ребенок кричал все сильнее.
— Да дай ты ему грудь и не мучь ребенка! — сердито говорила пожилая.
— Что вы, мама? Мы ведь сейчас выходим, — ответила молодая, лицо которой покрылось потом от духоты.
— Ну смотри!.. Уж если я разозлюсь!.. — пожилая взяла младенца из рук матери и прикрикнула на нее: — Расстегнись и дай ему грудь. Нашла чего стыдиться. Раньше нужно было стыдиться, до того, как родила! Теперь на селе будет о чем поговорить!.. Тебе еще повезло с матерью…
Наконец молодая поднесла ребенка к груди, и крики стихли. Теперь слышалась только пронзительная музыка, да монотонно урчал мотор.