— Кто знает?.. — пробормотала она с сомнением в голосе, пряча смущенный взгляд. — Дорога-то не стоит…
— Как мне надоели дороги!.. — начал он, удивляясь, что говорит легко и свободно, словно с ребятами из своей бригады. Он понимал, что она с восхищением смотрит на сына и делает вид, что ничего не видит и ничего не слышит, и спросил шепотом: — Что он? Смеется?
Она кивнула, не поднимая взгляда.
— Ему хорошо, — решительно сказал Исай, и теплая улыбка озарила его лицо.
Когда Исай, взволнованный от непонятной радости, от предчувствия чего-то чудесного, светлого и необычайного, обернулся, то увидел пожилую. Она стояла на пороге и махала рукой, приглашая в дом.
Мы мужчины
Он неожиданно появился в проеме открытой двери страшно взволнованный и, хотя до конца рабочего дня оставалось еще двадцать две минуты, сказал четверым женщинам, погруженным в тишине в различные бумаги, что они могут идти домой. Женщины очень удивились: иногда у них было не слишком-то много работы, а он все равно не разрешал им уходить, пока настенные часы в его кабинете не пробьют положенного часа. А сейчас, когда не готов еще баланс и осталось всего четыре дня до срока сдачи его в министерство, он позволяет себе подобную роскошь. «Что случилось с нашим шефом?» — спрашивали они друг друга молча, одними глазами, одновременно радуясь, что избавятся сегодня раньше времени от ига расчетов и цифр. Влюбился!» — хихикнула Аглая, — бухгалтер по заработной плате. Девушка за тридцать лет, она иногда строила глазки даже Штефану Михайловичу. Но он, спокойный, изысканный и холодный, продолжал придираться и отчитывать ее за малейшие упущения и ошибки. Было очень трудно, почти невозможно вывести из равновесия главного бухгалтера. Поэтому-то и удивились женщины отдела, увидев его в столь необычном состоянии. Но особенно удивило их то, что он разрешил им уйти пораньше.
Оставшись один, Штефан Михайлович запер дверь на ключ и подошел к столу Аглаи. На стене висело зеркало. Во время обеденного перерыва женщины толпились перед ним, причем, каждая старалась пролезть вперед. Штефан Михайлович иронически улыбался при этом и слегка издевательски подшучивал над женщинами. Он снял очки, но зеркало в тот же миг словно покрылось испариной. Снова водрузил очки на нос и при этом злился, что у него начали дрожать руки. «Тьфу, чертова перечница! — выругался он, как ругался на свои счета и бумаги, — словно настоящий какой-нибудь…» Внимательно, даже с любопытством посмотрел на типа в зеркале. Ее слова жгли ему сердце, и он хотел, — мучаясь от страха, что не сможет оправдаться, — увидеть в зеркале нечто такое, что помогло бы ему избавиться от «старого хрыча», — титула, которым его наградили всего час тому назад. Он легонько усмехнулся, словно бы все было в порядке. Тот, что в зеркале, усмехнулся тоже, и Штефану Михайловичу сразу показалось, что усмешка его была немного более саркастичной. «Неужели я так здорово постарел?» Обошел стол и приблизился к зеркалу. Увидел желтую кожу лица, изборожденную бесчисленными морщинками, причем некоторые, довольно большие и глубокие, доходили до рта, как какие-то скобки, а другие безжалостно перерезали лоб и переходили на блестящую лысину, которая тянулась до самого темени. Обрюзгшие щеки и круги под глазами, скрытые краями зеркала. В кустистых бровях он заметил белые ниточки. «Ни у кого из наших родственников не видел белых бровей!» — удивился Штефан Михайлович и, недоумевая, придвинулся ближе к зеркалу. С отвращением ощупал свой нос — понятия не имел, что он такой… жирный, такой… В этот момент зазвенел, заливаясь, телефон, причем зазвенел, казалось, пронзительнее, чем раньше, — и он заспешил в кабинет.
— Штефан Михайлович? — услышал он в трубке и сразу узнал голос той, с которой поссорился, назвавшей его «старым хрычом».
От волнения у него начали дрожать руки. Со злости он так сильно сжал трубку телефона, что побелели косточки на пальцах. Он облизнул губы и безотчетно ответил совсем тихо:
— Да.
— Штефан Михайлович, это Мария Федотовна, — зачирикала трубка. — Приношу тысячи извинений. Я не хотела вас обидеть… Звонил мне Калистрат Гаврилович, мой старый знакомый, и испортил мне хорошее настроение или, лучше сказать, разозлил меня до последней крайности. Вообразил, что если я — вдова, то буду рада за кого угодно замуж выйти. Калистрат Гаврилович в будущем году уже на пенсию выйдет, а мечтает черт знает о чем. Думает, если я помогла ему один раз, так теперь должна выйти за него замуж. Я разозлилась и назвала его старым хрычом. Извините меня, пожалуйста, за то, что я сказала ему такие слова. Вы ведь мужчина в расцвете сил… Сколько вам лет?