-- И что вы с ней сделали?
-- Понятно, отпустил...
Борисов посмотрел на драгуна с благодарностью, а Мухин покачал головою. Крякин отошел к столику и позвал Борисова.
-- Пока что, будем завтракать.
Разговор перешел на предстоящую ночь, в которую ожидали нападения. Начальник гарнизона отдал распоряжение, и все были в напряженном состоянии.
VI.
Борисов провел весь день в роте, пообедал и пошел к себе. У входа в каземат его ждал Суров и таинственно сказал ему:
-- Ваше благородие, тут жидовка одна вас спрашивает.
-- Какая жидовка? откуда и как попала?
-- Сама прибежала, -- зашептал денщик. -- Уж как просит!
Борисов недовольно нахмурился.
-- Здесь не место посторонним. Надо было гнать.
Он прошел в комнату. Крякин остался в роте старшим по караулу.
-- Прикажете привести?
-- Веди, -- сказал Борисов.
Суров вышел, и почти тотчас в комнату быстро вошла девушка, завернутая с головою в платок. Она скинула платок, и Борисов вздрогнул, сразу узнав Лию.
-- Господин офицер! ваше благородие! -- заговорила она взволнованно. -- Солдаты взяли моего отца; правда, что его обвиняют в шпионстве? скажите мне.
-- Он говорил с немецкими солдатами, -- ответил Борисов.
Лия всплеснула руками, отчего платок упал на пол. Короткое гимназическое платье с черным передником, узкие плечи, неразвившаяся грудь -- и лицо страдающей женщины с глазами, полными отчаянья, поразили Борисова своим контрастом.
-- Но, ведь, это еще не обвинение? Он не может быть шпионом! -- воскликнула Лия.
-- Я знаю, -- ответил смущенно Борисов, поднимая с полу её платок.
Лия с недоумением смотрела па него.
-- Сядьте, -- сказал Борисов, подвигая стул и бросая её платок на постель. -- Его отправят в крепость и там решат дело.
-- Как Лейбу! -- простонала Лия, -- как он может быть шпионом?! мы и так только дрожим за свою жизнь.
-- Да, лучше бы, если бы вас здесь не было, -- сказал Борисов.
-- Мы не могли уехать, -- ответила Лия, опустив голову. -- Мойше у отца любимый сын. Он просил быть с ним, и отец все время ходил к Мойше и там плакал. А я... я не хотела оставить его одного, и вот мы остались... Господин офицер, вы его можете отпустить со мною?
Борисов грустно покачал головой.
-- Не могу, Лия, -- сказал он. -- Это не в моей власти.
-- Не в вашей! -- воскликнула Лия. -- А в чьей, кого мне просить? Отца значит повесят, как Лейбу?
-- Успокойтесь, -- сказал Борисов, -- просить никого не надо. Там его допросят и наверное отпустят. А вам здесь быть нельзя... Вы должны тотчас идти, -- он нежно взял её холодную руку.
-- А отец?
-- Отец останется здесь. Завтра мы его пошлем в город.
Лия резко отняла свою руку и вскочила. Глаза её засверкали, щеки покрылись ярким румянцем.
-- Его повесят! -- воскликнула она, -- ой, как это несправедливо, и только за то, что он еврей! О, бедный, обиженный Богом, проклятый, всеми ненавидимый мой народ! Как мы несчастны! Разве наша вина в том, что мы везде, как чужие, что нас гонят, преследуют, презирают только потому, что мы жиды... Жиды!.. А кто сейчас больше нас вынес?.. кто сейчас не имеет пристанища, у кого отнят последний кусок хлеба? Мы, одни мы. А разве наши братья, отцы, мужья сейчас не бьются в рядах ваших войск? Почему же нам нет пощады, почему у нас сына берут на войну, а его отца вешают, как шпиона, только по одному подозрению?! Где правда? У кого искать ее; есть ли люди или вы все так же жестоки, как звери, и вместо сердца у вас камень? Что делать? Что мне делать?.. Она кричала, как безумная, а потом вдруг бессильно опустилась на стул, сложила на столе руки, уронила на них голову и зарыдала, всхлипывая и причитая, как беспомощный ребенок. Худенькие плечи её вздрагивали и голова ударялась о стол.
Борисов растерялся.
-- Лия, милая Лия, успокойтесь... Правда есть на земле, и его отпустят... Лия, перестаньте плакать...
Он протянул руку к бутылке с водою, налил в кружку и старался поднять голову Лии, чтобы напоить ее. Заплаканное лицо её сморщилось и было жалко, зубы стучали о край кружки, она протяжно стонала: о... о-о, и снова плакала.
-- Что я скажу маме?.. куда пойду я?.. что будет со мною?.. тата, тата...
Борисов сел на постель и бессильно сжал голову руками. Мысли вихрем проносились в мозгу и жгли его; в сердце боролись разнородные чувства. Он чувствовал, что правда на стороне Лии, что жестоко по одному подозрению обвинить человека и, быть может, предать его позорной казни, и в то же время мысль о внушенном дисциплиною долге не покидала его. Где истинный долг, в чем правда?
Он вдруг встал и положил руку на вздрагивающее плечо Лии.
-- Лия, -- сказал он решительным голосом. -- Я отпущу вашего отца. Только уведите его прочь, совсем прочь отсюда.