-- Ну, что?
-- Вообразите, тот самый еврей, который приютил меня.
-- Нашли бумаги?
-- Пустое. Они его встретили и спросили дорогу, а в это время наши патрульные их захватили. Немцы трое суток не спали, не ели; еврей почти умер от страха.
-- Знаем мы эту дорогу! -- сказал Крякин. -- Рассказывал все подробно, а те бы вернулись и по начальству донесли.
-- Перестаньте, Крякин, -- с горечью, устало сказал Борисов. -- Теперь не теоретически разговор, а страшная действительность.
-- Обыденное дело, -- равнодушно проговорил Крякин.
Борисов не ответил ему.
Он молча разделся, молча лег и тотчас загасил свечу.
-- Лия, дочка моя!..
Этот вопль звучал в ушах Борисова, и ему представлялась крошечная, грязная комната; желтое пламя коптящей лампы и бледная девушка, недвижно сидящая у стола и кутающая зябкие плечи в рваный платок.
Сидит и ждет отца, чутко и пугливо прислушиваясь к каждому шороху и, быть может, сердце её тоскливо ноет от предчувствия беды. Мать и сестра далеко, братья на войне и один уже сложил голову, младший, быть может, уже повешен и -- теперь отец.
Борисов почувствовал, как нервный клубок подкатывается к его горлу. Он поспешно нашарил в темноте портсигар, спички и закурил папиросу.
-- Лия, дочка моя!..
Это вопль не Хаима Струнки, а целого народа.
Не хватало этой страшной клеветы, чтобы совсем добить их и выбросить из семьи, из родины, -- и вот она обрушилась на их головы, как снежная лавина.
Да, из семьи, из родины, -- потому что здесь они родились, росли, умирали; потому что эта девушка Лия учится здесь, думала жить и работать здесь, среди своих, близких... И рушится все...
Борисов не мог заснуть всю ночь. Едва его охватывала дремота, как перед ним загорались черные глаза на бледном лице, и слышался полный горечи голос Лии.
-- Всем худо, а нам хуже всех!
Вздрагивал, пробуждался, погружался в дремоту и тотчас звучал раздирающий сердце вопль: -- Лия, дочка моя!..
Он поднялся рано утром, совсем разбитый бессонной ночью, и пошел к батальонному с докладом. Капитан выслушал его, добродушно склонив голову на плечо и, дымя папиросою, сказал:
-- Пленных отправить коменданту, в крепость, а жида повесить.
Борисов вздрогнул, как ужаленный. Лицо его выразило смятенье.
-- Повесить? Иван Сергеевич, побойтесь Бога!
-- А что же, батенька, если шпион...
-- Да какой же он шпион?- при обыске ничего не нашли. Живет здесь безвыездно. Встретил двух немцев и -- шпион.
Капитан вздохнул, покачал головою и выпустил струю дыма.
-- Такая, батенька, здесь каша, что не разберешь, где шпион, где не шпион. Разговаривал с немцами, а почем вы знаете, о чем они говорили. Он им чёрт знает, что мог рассказать: сколько людей, пушек, расположение батарей. Все...
-- Он бы к немцам ушел, а не стал бы говорить солдатам, которые в ловушке сидят. Чёрт знает кому. И какая ему польза? Жалкий оборванный нищий!..
-- Те, те, те... Это уже философия и психология. Да что вам в нем!..
-- Это тот самый Струнка, у которого я провел ночь.
-- Ну, чёрт с ним! -- сказал решительно капитан. -- Пошлите его с рапортом и протоколом допроса в крепость к коменданту.
-- Но, ведь, там его повесят! -- воскликнул Борисов.
-- Судить будут! -- строго сказал капитан и встал. -- Ну, а как ваша рота? заболеваний нет? всем довольны?
Борисов понял, что разговор окончен.
В полдень после занятий все офицеры сошлись в собрании.
Командир второй роты, Свирбеев, с рыжими усами и рябым лицом подошел к Борисову и сказал:
-- Вашим солдатам, кажется, удалось захватить немцев и шпиона?..
Борисов нахмурился.
-- Да! все еще тех ловим. Двое потеряли лошадей и блуждали. Мои часовые их захватили, а попутно прихватили и еврея.
-- Ну, да! если шпион, так уж всегда еврей.
-- Позвольте, я не сказал шпиона, -- недовольно заметил Борисов.
Если еврей, так и шпион, -- сказал Свирбеев и засмеялся.
-- Вот, я говорю тоже! -- сиплым голосом заметил Мухин.
-- Здорово! -- отозвался подошедший Крякин, -- а что до моего командира, то он всегда за жида! -- и Крякин засмеялся.
-- Не могу обвинить человека за его национальность, -- ответил холодно Борисов. -- Как сказать, что он шпион, потому что еврей.
-- Да, это уж очень решительно, господа, -- проговорил молодой поручик с энергичным смуглым лицом. -- Нельзя так огулом обвинять все еврейство в предательстве. Масса попадают невинно, масса шпионов поневоле. Я сам был очевидцем такого случая.
-- Как так? -- спросил Мухин.
-- Очень просто. Наехали немцы на хату; выхватили девчонку, посадили на лошадь и велели указать дорогу на фольварк, в котором был наш эскадрон. Она даже не понимала, что служит проводником немцам, и указывала им дорогу.