— Шеф тебя не осудит, — возбуждаясь предстоящим весельем, пообещал Павел Иванович.
Все пошли по дорожке, выложенной плитняком в саду, к озеру. Там, на берегу, у огромного мраморного валуна, до половины утопающего в воде, будто забрел какой-то дивный зверь напиться и окаменел навсегда, стоял крепкий столик и низкие широкие чурочки да несколько шезлонгов, сложенных под столиком. Рядом была горка полешек, накрытая сверху куском пленки, и несколько задымленных кирпичей.
— Стас Юрьевич, прежде чем мы дождемся твоего шашлыка, нас съедят комары, — сказала Лидия Петровна, раскрывая объемистую сумку и вынимая шампуры с нанизанными кусочками мяса.
— Господа! — внушительно сказал Шабалин. — Присаживайтесь! Через тридцать минут вы получите неописуемое наслаждение. А пока отдыхайте на лоне природы, набирайтесь сил… Я разрешаю… Ладушка, принеси в соуснице водицы, остальное я сделаю сам.
Тихая гладь воды дышала покоем. Тонким дымком с каменистых берегов поднимался туман и стлался над замершим, неподвижным озером. Далеко за горами дотлевал закат, и слабые его отблески тихо таяли в темной воде у плотика.
— Давайте по маленькой, — предложил кто-то. — За удачу Шабалина.
И на столе появились высокие пузатые бокалы, затем коньяк.
— Лидия Петровна, Лидушка! — кричал Шабалин. — Я держу твой бокал… Где ты?
— Иду, — сказала она, неся тарелку с земляникой.
Она была возбуждена, красива. Черные волосы она носила коротко, зачесывая со лба и опуская на виски аккуратные завитки. Ее короткое белое платье-рубашка со стежкой черных пуговиц спереди оттеняло загар. На черных туфлях сияли, переливались большие пряжки, и мужчины молча посматривали на их тревожащий лучистый блеск от костра, на ее стройные ноги.
Неожиданно начал моросить дождь. Все перебрались в дом, лишь Шабалин, прыгая и радуясь, как ребенок, мужественно мок под дождем, оберегая свое ароматное сокровище.
Наконец он сбегал в дом за блюдом, снял шампуры и разворошил костер.
В доме, в небольшом, но уютном зале, то вспыхивала, то никла нежная музыка, на столе горели свечи. Мужчины, поснимав пиджаки и галстуки, сидели в креслах и говорили о работе.
— А я считаю, — выкрикивал с горячностью молодости маленький, кругленький Сахаров, — мы обязаны дать это чертово топливо. И мы дадим его!..
Шабалин внес дымящийся шашлык. Все оживились.
— Да здравствует Стас и его новый рецепт изготовления шашлыка! Ура-а! — смеясь, крикнула Лидия Петровна.
— Жениться мне на тебе, что ли? — сказал Стас, делая озабоченное лицо и водружая на середину стола блюдо.
— Нет, — твердо сказала она, расставляя на белой скатерти тарелки, — тебе нужна жена без всяких творческих порывов, которая бы жила только для тебя: мыла, стирала, растила детей, по утрам подносила галстук и кофе. А мне нужен муж, который бы жил для меня, потому что двое заумных в семье — уже скучно.
— За такую речь я, пожалуй, выпью… Садись рядом со мной, Ладушка.
Первый тост был за хозяина, второй за женщину в науке, остальные все крутились где-то возле стендов, молекул и формул.
Вскоре Шабалина потянуло на лирику. Дождавшись джазовой музыки, он расшаркался перед Лидией Петровной. Танцевали в уголке у книжных полок. Быстро опьянев, он сказал:
— Хватит… отдохнем…
Весь вечер он ходил следом за ней, и когда она подсела к мужчинам и включилась в спор, он прислушался и сказал:
— Лидка, не мыркай! — И пошатнувшись, добавил: — Чего тебе делать в науке? Ты — баба…
— Деградируешь, милый Стас, — сказала она, медленно вскинув голову и сузив глаза. На ее нервном лице медленно гасла улыбка.
— А я повторяю: нельзя допускать баб в науку… Вы должны выращивать детей и розы…
— Кюри и наша соотечественница Софья Ковалевская, может быть, и выращивали розы.
— О! — Стас грузно сел рядом с ней в кресло, откинулся и закрыл холодные помутневшие глаза.
— А вы, вы против этих женщин просто бездари, — горячо говорила она. — В наше время кандидат — это рядовой инженер, а доктор чуть грамотнее его…
Шабалин пошевелился, полуоткрыл глаза:
— Не надо так пространно, Лидия Петровна… Я сдаюсь. Мы не гении… Мука просеивается, отруби остаются. Но без муки нет хлеба… То бишь… Что я хотел сказать?.. — Встряхнув головой, он, покачиваясь, встал и брякнулся перед ней на колени: