Лет ему было под шестьдесят. Он был крепок, широкоплеч и силен. Голубые глаза его прятались в рыжей, буйной растительности, из нее же высовывался крупный, красный нос, отчего Георгий Семенович напоминал деда Мороза. Ходил он летом в широкой, льняной рубахе, подпоясанной шнурком и в широких шароварах, на груди носил массивный православный крест. Не хватало только лаптей. Об этом я как-то и сказал Георгию Семеновичу в шутку, но он объяснил, тоже в шутку, что лапти плохо сочетаются с кипой, которая до сих пор хранится у него в сундуке.
Коллеги, друзья и не пытались отговорить Жору переменить жизнь, потому что знали: если Жора решил – так и будет. Жора решил, что надо обратиться к Богу? Значит надо. Принял православие? Поверьте, он много думал. Хотите поспорить? Это может плохо для Вас кончится. Зяма поспорил, а теперь носит на своей волосатой груди крест, хотя по-прежнему стыдится ходить в общественную баню.
Так Жора стал заправским скобарем.
Нечего говорить, что именно о таком собеседнике и мечтала моя душа. Мы оба в некотором роде были добровольными изгоями, только Георгий Семенович ясно видел цель своего пути, а я шел наугад, надеясь на счастливую встречу.
Познакомились мы случайно. Я с утра до обеда бесцельно таскался по полям, потеряв несколько литров крови в борьбе с оводами, слепнями и другими мелкими вампирами и, вконец измученный от усталости и жажды, добрел до соседней деревни, вломился в воротца ухоженного сада с рыдающей просьбой: «Пить! Пить!»
Хозяин напоил меня вкусной колодезной водой, угостил бледно-красной смородиной из сада, а уже через час мы сидели за столиком в саду, пили красное грузинское вино и говорили так, как и положено русским интеллигентам. То есть о главном.
– Стало быть мы с вами одной крови? – задумчиво молвил Георгий Семенович – Бежали от мира…. И встретились в заброшенной псковской деревеньке. И как Вам?
– Как у Пушкина: счастья нет, но есть покой и воля. Покоя не нашел пока… Вот думаю рыбалкой заняться. Говорят успокаивает.
– Успокоитесь. А потом? Опять в битву? До победного конца?
– Если бы еще знать, где она, победа? Как выглядит?
– Неужто забыли?
Я честно призадумался.
– Помню, как судья вручал золотую медаль на первенстве города по дзюдо среди юниоров. Эта медаль тогда была самым дорогим для меня на всем белом свете сокровищем. Правда! Ни за какие деньги бы ее не продал. А счастья в душе было столько, что хватило бы на тысячу человек и еще осталось бы… Я ее в постель с собой клал на ночь, не мог насмотреться. Встану, бывало, перед зеркалом и любуюсь. Мать даже пристыдила. Зазнаешься, говорит. Потом… в Университет поступил. Тоже была победа, но уже не так сильно… а потом как-то все по мелочи. Без особой радости. Сдал зачет и слава Богу! А Вы?
– Вчера полдня смотрел на банку с вареньем и все-таки устоял, не стал кушать. А варенье-то, между прочим, клубничное, не хухры-мухры! Победа! Диабет, знаете ли.
– Вы бы ее выкинули к чертям собачьим.
– Какая же тогда победа? Пусть стоит, Вас вот могу угостить. Курить бросил в прошлом году – тоже победа. Вот теперь простить бы одного чудака, о котором думаю непрестанно, и совсем стало бы хорошо! Свобода! Но пока не получается. Мощи не хватает.
– Насолил сильно? Чудак-то?