— Ты, ведь, знаешь, как я отношусь к табаку. — Медленно покачал головой скриптор.
— Жаль, — тяжело вздохнула девушка. — А я думала, что у тебя припрятана пара пачек… Вот поэтому я и не люблю железноголовых, Райк. Слишком уж вы… правильные… Черт. Умерла бы за сигарету. Или убила. Не знаю.
— Ты — мутант класса S?
— А ты, Райк? Разве сам ты — не плод мутаций древней обезьяны? Гуттенберг рассказал мне про эволюцию. Мне понравилось. — Невесело рассмеявшись, наемница сплюнула на пол очередной кровавый сгусток. — Я всегда считала себя чистой. Может быть, чуть более быстрой, чуть более выносливой, чуть более крепкой, чем другие. Чуть более везучей. Я оказалась достаточно стойкой, чтобы сначала Арена, а потом Пустошь подавилась моими костями, но мне всегда было также больно, как и другим. Если меня ранить, у меня течет кровь. Мне плохо, если я наемся тухлятины. Когда мне весело — я смеюсь. Когда грустно — плачу. Я люблю вкусно поесть, потанцевать и выпить. Терпеть не могу пауков и прочую многоногую живность. А еще мне нравится музыка. Я слышала ее только пару раз, но мне она нравится…
— Пожалуйста, — перебил девушку Райк. — Это важно, Элеум.
— У меня нет категорий, парень… — Тяжело вздохнула наемница после долгой паузы. — Геноморфоз — вот как это называл Гуттенберг. Семя хаоса. Идеальный механизм выживания. Я не мутант, Райк. Мутанты — это люди, хоть, и измененные. А я — чудовище, что притворяется человеком, мерзость, оживший кошмар ваших Хранителей… — Лицо девушки неожиданно скривилось в болезненной гримасе, по телу пробежала судорога. — Черт… — прошипела она чуть слышно. — Черт, как же это больно…
— Мутант, способный обмануть сканер… Это… Это… — Столкнувшись взглядом с наемницей, скриптор поспешно отвел глаза.
Истерично хохотнув, девушка, морщась при каждом движении, медленно перевернувшись набок, со стоном подтянула колени к животу и уставилась на Райка немигающим взглядом.
— Поначалу старик утверждал, что смог докопаться до ста одиннадцати хромосомных цепочек, и расшифровать тысячу с чем-то аутосом… — Слегка ворчливо заметила она. — Чтобы это не означало. Этот старый хрыч постоянно задвигал мне всякую заумь. Первые месяцы он просто выкачивал из меня кровь литрами, сливал ее в свои колбы и радовался, как ребенок. Потом начал отрезать от меня куски. Иногда маленькие, иногда побольше. А еще позже — просто бить. Черт, он, ведь, почти каждый день меня бил. А потом, когда понял, что мне наплевать, снова начал работать над «проектом». Пытался меня переделать почти год. Меня столько раз собирали и разбирали… перекраивали, подлаживали, обстругивали… Десятки капитальных «переделок», сотни «мелких правок». Но что бы он со мной не творил, я, все равно, становилась собой. Восстанавливала статус кво, как он говорил. Удаленные кости снова отрастали, имплантаты отторгались и отказывались работать, большинство нанокультур сгнивали прямо в теле, не успев выйти в активный режим. Это странно, ведь, на Арене ничего подобного не было. Хотя, на арене меня так и не калечили. У меня стояли отличные адреналиновые ускорители. Спустя пару месяцев поле его первого эксперимента, я нашла их на дне горшка. Лично я думаю, что Семя разбудила боль. Она — хороший учитель, Райк. Иногда слишком хороший. — Скрипнув зубами, девушка крепко зажмурилась и замолкла.
В центре управления воцарилась тяжелая, нарушаемая лишь еле слышным гудением ламп, тишина.
— Пожалуйста, — не выдержал Райк.
— Старик решил вспомнить прошлое, но генные модификации тоже не принесли никакого эффекта. — Продолжила, не открывая глаз, Ллойс. — Меня не взял ни один из его вирусов-архитекторов. Ни старые, ни новые. В конце концов, он просто плюнул и, пробормотав что-то про невозможность устойчивой перестройки лабильного генома, назвал меня бесполезным куском дерьма. И начал работать над Тинки. А еще «подарил» мне ошейник из стали Гатфильда. Ты, наверняка, знаешь, что это такое. Обычная сталь, пока не начнешь ее гнуть или резать. Тогда я еще не умела рвать железо руками. Как он смеялся, когда находил очередную сломанную пилу. И снова меня бил. Или отдавал своему ублюдскому андроиду. Чертова железяка — с каким удовольствием я разорвала его на куски. Старик говорил, что развивает необходимые качества, но по-моему, на самом деле ему просто нравилось слушать, как я кричу. Он называл меня своей главной неудачей, но мне, кажется, что делал это только для того, чтобы лишний раз меня унизить. Он это умел. Ломать. Гнуть. Перекраивать. И делал это со мной почти год. Каждый день. Каждый драный день. Загонял меня в настоящие кандалы. Не те, что на шее, а те, что у тебя внутри. И ему почти это удалось. — Вздохнув, девушка осторожно коснулась почти лишенного волос скальпа и болезненно сморщилась. — Знаешь. Мне кажется, что он любил меня. По-своему. Любил, когда я огрызалась и пыталась сбежать, любил, когда выполняла любую его прихоть, любил, когда резал, когда жег, когда вставил в чертову стальную колодку нагревательную спираль, и раскалял ее до красна за малейшую оплошность или непослушание. Любил, как кузнец любит остывающую на наковальне заготовку, как инженер, собравший первый работающий прототип идеи. А потом настала очередь Тинки. Вот тогда я стала, действительно, послушной. Очень послушной. А он полюбил меня еще больше. Думаю из-за нее. Ведь, это она меня победила. По-настоящему победила. Без дураков. Именно она, а не я была его настоящим первенцем. Но знаешь, я всегда была упрямой, настолько упрямой, что к тому моменту, как мы с тобой встретились, мне, чтобы не сдохнуть приходилось почти каждый день накачивать себя аддиктолом, и даже вставить себе в язык чип блокиратор. Один из первых образцов старика. Знаешь, дешево и сердито — чип анализатор и небольшой заряд взрывчатки. Стоит мне выйти за рамки… Начать метаморфоз… Сначала небольшой разряд электричества и, если не остановишься — тут же — бах!.. — Ллойс хохотнула. — Гарантированная потеря языка и большей части зубов. Большая вероятность того, что оторвет нижнюю челюсть. В качестве бонуса — перелом основания черепа и, как минимум, тяжелая контузия. Как не модифицируйся — с половиной башки много не навоюешь…