— Ты извини меня, ради бога. Я не знал, никогда бы я тебя не ударил, если бы знал.
— М-м-м, — я участвовала а разговоре.
Макс заботливо укрыл меня толстым зимним пледом. Сел рядом. Холод нарождающегося утра не тревожил его ничуть. Голый, расстроенный, небритый, всклокоченный. Красииивый!
— Ты бы хоть рукой закрылся, ну хоть раз! Стоишь, глазищи таращишь свои проклятые и ждешь, когда кулак в лицо прилетит. Ну кто так делает, скажи на милость? Я, когда вспоминаю, как ты упал в душе, Петров, все внутри переворачивается от жалости…, — барон безбожно путал роды глаголов.
— Максик, — я выпростала руку из тепла, погладила любимого по коленке, — придумай мне имя, пожалуйста, если мое родное тебе не нравится. Или так и будешь вечно Петровым звать?
— Я тебя люблю, — неожиданно высказался Макс, — ты ведь останешься со мной? Не уедешь?
Он посмотрел на меня незнакомо. Растерянно, что ли? Я вдруг увидела маленького мальчика, которого всегда считали серьезным и взрослым, оттого что он строил из себя рыцаря и не подглядывал за девчонками.
— С тобой? Где? — в самом деле, где? Я засмеялась и прижала ладонь Макса к своей щеке. — В замке твой дед снимет с меня скальп, высушит и повесит в своем кабинете. И волосы, и меня.
— С Отто я все решил два часа назад. Он мне орал раньше: не было у нас пидоров семье и не будет! Я согласился. Действительно: мужик хомо верус в постели баронов Кей-Мерер! Да я переплюнул разом всех своих предков в разврате! — невесело рассказал он. — Я понял одно: надо по-тихому слить наши игры, пока Служба Призрения не нанюхала и не прибрала тебя в Каталину. Или-или.
Я слабо покивала. Все же благородные поступки сродни основному инстинкту.
— Все изменилось сегодня и навсегда. Поскольку ты женщина. То все остальное не важно. В конце концов, это моя страна и мой дом. Я здесь главный, — Кей-Мерер очевидно потерял к этой теме интерес. Другое манило его:
— Ты мне не ответила.
— Я останусь с тобой, Макс. Утром приедет Андрей и … — я замолчала.
Командор расстроится. Спросит обязательно, с обезоруживающей улыбкой, мол, а как же небо? Сент-Грей? Планы? Профессия летчика и свободная жизнь? Я не хочу все это выслушивать! Я не хочу!
— Я люблю тебя, Максим! — я залезла к любимому на колени. Обхватила его руками и ногами. — Я тебя ужасно люблю!
— Я поговорю с ним, — Максим застыл губами на моем виске. Подержал паузу. — Я люблю тебя, малышка, все будет хорошо!
Он придумал все же мне название. Интересно. Андрей называл меня так же вчера. Я — малышка? Никогда не была.
Макс целовал снова, утопил в бездонном море любви. Потом уснул, быстро и молча, как уставший внезапно от шумных игр ребенок, укрывшись мной и пледом. Я спряталась на груди Кей-Мерера. Пусть будет, как он хочет.
ГЛАВА 20. Вместо эпилога
Изя, сделав ладонью козырек над глазами, встречал меня на поле. Белую рубашку надел к парадным черным брюкам. Нарядился. Конец августа жарил под сорок. Четыре дня и закончится лето.
— Тебя не узнать, — Кацман неловко клюнул меня в подставленную щеку, — впрочем, я до сих пор не могу привыкнуть к тебе новой никак. Вещей нет?
— Я прилетела на три часа, Изя, — я погладила его по вечно красной лапе, — зачем мне чемодан?
Кивнула благодарно командиру баронского джета и стюардессам. Те, согласно правилам, построились почтительно у трапа. Ждали, когда уйду.
— Ты пролетела полмира только для того, чтобы пообедать со мной? — восхитился толстяк, — красиво жить не запретишь.
— Ты рад мне? — я заглянула в круглое лицо друга.
— Я чегтовски гад дебе, подгуга! — пробулькал он, нарочито картавя и пародируя кого-то, известного только ему.
Белое солнце нещадно поливало ровную, как стол верхушку горы. Белоснежный «Гольфстрим» с золотой кошкой на боку укатил на запасную полосу. Аэродром вернулся к обычным делам.
— Красивое платье, — вежливо сообщил Изя. Хотя. В его бледно-синих глазках плескалось еще что-то. Я чуяла. — Белые ромашки на зеленом поле. Офигеть!
— Шляпа ваще огонь! — рассмеялась я. Итальянская соломка, широкие поля. Придерживала ее тонкой рукой. Как настоящая светская барышня. Ах да! Атласные белые ленты на шляпе красиво развевал ветер. Как бы веселенько играл с ними.
— Это все, с ума сойти можно, до того прекрасно, — бубнил толстяк, отпирая ключом дверь своей машины. Его mini исполнилось лет сто семьдесят от роду, не меньше. — даже не знаю, рискнешь ли ты сесть.