Из тамбура, куда Света и я вышли за минуту до того, как поезд остановился, увидели, как к нашему седьмому вагону бежит группа людей. Они подбежали ровно в тот момент, когда И ван Петрович открыл дверь вагона. Лобановский с Адой, Юрий Андреевич Морозов, возглавлявший тогда ленинградский «Зенит», с женой Галей и Юра Борисов, сын Олега Ивановича. Олег улетел тогда с БДТ на гастроли в Аргентину и сокрушался по возвращении, когда ему рассказали о «ручьёвской эпопее», что не было у него возможности присоединиться к такой компании.
Только мы начали было прощаться на перроне, как Иван Петрович решительно скомандовал: «Заходите в вагон быстро! Все!» Он открыл ещё одно купе. Мы всемером в нём разместились и приступили к раннему — на часах около четырёх утра — завтраку: Светины пирожки, необыкновенной вкусноты мясо, приготовленное отменной кулинаркой Галей Морозовой, солёные огурцы, хлеб, и всё это, конечно же, под водочку.
Васильич рассказал, как ему с Адой удалось успеть к короткой ночной стоянке поезда Москва — Хельсинки. Билетами на самолёт из Киева в Ленинград он запасся заранее. Как только закончился матч, прошёл в раздевалку, поздравил каждого футболиста, объявил время тренировки, назначенной на 2 ноября, отправился затем к поджидавшей его машине, в которой уже сидела Ада, и на большой скорости автомобиль помчался в аэропорт Борисполь вслед за машиной сопровождения, относительно которой Васильич договорился опять же заранее с милицейским начальством. Только так можно было успеть на последний авиарейс до Ленинграда, где Лобановского встретил Юрий Андреевич и привёз к себе домой. Спать они не ложились, чтобы не проспать, и зенитовский автобус затем доставил их в Ручьи. Автобус с надписью «Зенит» на боку ждал компанию провожавших: прощание ведь, как все думали, должно было ограничиться перроном. И тронулся с места автобус только тогда, когда водитель увидел, что все переместились в вагон. Юра Борисов о затее тренеров, к сожалению, не знал и до Ручьёв добирался на такси.
Два незабываемых утренних часа, проведённые в тесноватом, что и говорить, купе (но на тесноту никто не обращал внимания), пролетели как одно мгновение. В Выборге в те времена поезд Москва — Хельсинки фактически окружали пограничники. Они ещё до прибытия выстраивались цепью на перроне, для обычных граждан в те часы недоступном. И не забыть выражение лица пограничного лейтенанта, когда он увидел выходящих из седьмого вагона «провожающих». Изумление от увиденного было настолько мощным, что лейтенант даже не стал делать втык Ивану Петровичу за неположенный провоз безбилетников, да ещё в вагоне, следующем за границу. Лишь спросил меня, показывая на Васильича: «Это — Лобановский?» Услышав, что он не ошибся, вымолвил: «Как же так?.. Я ведь вчера по телевизору матч из Киева смотрел... Он же там на скамейке раскачивался... Они же “Спартак” обыграли... В девять вечера... А сейчас раннее утро, и он на вокзале в Выборге... Как же так?..»
Лобановский рассказывал мне потом, что они всей компанией побродили по Выборгу, пообедали в ресторане, а затем на такси отправились в Ленинград, и вечером он с Адой вернулся в Киев.
12 ноября 1980 года Лобановский вновь прилетел в Ленинград. На этот раз с командой. Матч с «Зенитом», проходивший в манеже (погода не позволяла играть на стадионе), завершился вничью (2:2). Уже в следующем туре киевляне стали чемпионами СССР, а морозовский «Зенит» впервые в истории клуба оказался на призовом — третьем — месте.
...Дочь Валерий Васильевич никогда не баловал. Говорил, что если баловать, то ей впоследствии постоянно будет чего-то не хватать: «Когда потребности выходят за рамки разумности, это очень плохо».
«В детстве, — вспоминает Света, — мне казалось, что детям, которым родители иногда “дают ремня” в воспитательных целях, легче, чем мне, которую пальцем ни разу не тронули. На самом деле отцу достаточно было повысить голос — и душа уходила в пятки».
При поступлении на филологический факультет Киевского госуниверситета пришлось выдержать серьёзный конкурс. За спиной Света иногда слышала шепоток: дескать, дочь Лобановского, ясное дело, без папиной протекции не обошлось. «Только люди, так говорившие, — рассказывает она, — плохо знали отца. Когда я объявила дома, что собираюсь поступать в университет, он очень серьёзно сказал: “Прежде чем отнесёшь документы, я сам проверю твои познания в русском языке и литературе. Не хочу, чтобы дочь меня опозорила”».