– Что? – тупо спросил Вадик, не требуя ответа. Он так и не мог переварить услышанное от тупого оруженосца. Он ли это вообще?
– Да все,- махнул рукой Владик. – Ту же землю в итоге можно скупать, когда продаваться начнет. Как она в цене поднимется-то, в наше время, а? Тут просто надо знать, что брать и когда… А пока вон я Степановне помогать буду, она старуха одинокая, с таким огородом тяжело. А зашибает за одно лето бабка неплохо – весь год живет, припеваючи, да еще и откладывает! Чесслово, сама намекала… А тут же еще и девальвация будет, деноминация – только успевай…
Что Владик говорил дальше, Вадик уже не слышал. В его голове билось только одно слово: "Земля".
Земля. Купи-продай. Купи за бесценок, продай задорого. Только нужно знать, как это сделать и когда…
Владик прекрасно знал, на чем папа Вадика сделал свои миллионы. На земле, которую получил за бесценок. Знал также Владик и то, где эта земля расположена, и какой она площади, и когда папа Вадика ее получил, и… Короче, он знал все.
То есть если все будет так, как говорит Владик, то он, этот чертов Владик, пришедший из прошлого и знающий все наперед, просто может увести из-под носа у Вадикова папани ту самую подмосковную землю, на продаже которой сейчас держится все их богатство. Так? И не будет у Вадика ни денег, ни вкусных ресторанчиков вечерами, ни шмоток, ни Корвета, в конце концов?! То есть нет, все это будет, но у… у… у Владика?! А он, Вадик, по-прежнему станет жрать дешевую еду в столовках и ездить на метро?!
Вадик и сам не заметил, как от избытка чувств грохнулся в обморок.
Nissan Navara. Три дня спустя
– Тебе надо – ты и езжай, – четко и даже с некоторым удовольствием произнес Димон, восседая в хозяйском кабинете и с умилением разглядывая портрет или, как здесь говорили, парсуну тезки, Димитрия Савельевича. Похож тезка был на Димона, ой как похож. Правда, привереда, посмотрев внимательно на харю, изображенную на парсуне, и собственно на Димонову харю, имел бы все шансы выиграть в игру "Найди пять отличий". Только вот любителей позабавиться не наблюдалось – дворовые были и тем счастливы, что "барин вернулся", а уж опознание по полной программе производить ни у кого и мысли не возникло.
– …А мне и здесь хорошо! – припечатал Димон.
– Что?! – тупо переспросила у него Сонька. – Что ты сказал?!
– Смешная ты сейчас, – доброжелательно осклабился Дима. – Сидишь себе в этом шмотье средневековом…
Сонька действительно сидела перед ним в каком-то явно большом ей кафтанишке, который в здешних местах называли то ли венгерским, то ли польским. Ладно еще в мужицкую рубаху не обрядили. Сам Димон ей, впрочем, в прикиде не уступал – и на него тоже кафтан напялили, пришлось переодеться, не в джинсах же здесь выписывать. Да и статус хозяина усадьбы, однако, джинсы не позволяет. Ему, в отличие от Соньки, шмотье конца семнадцатого века прекрасно подошло – видите, даже размер с тезкиным, и тот совпадал!
Никто за три с лишним дня не почуял, что Сонька – баба. Да и кому, собственно, было распознавать что Димона, что Соньку – все усадебные весь день шерстили по делам, не до идентификаций им было. Сама усадьба была небольшой. Дворовых-то всего – та самая Глафира, которая признала в Димоне барина на лугу, ключница, Дунька – вторая баба из тех, кто был на исторической встрече, горничная-уборщица, да кухарка. Из мужиков – Юрий Михалыч, понятно, садовник, Тихон, всяко-разный мастеровой, да конюх Лексей. Старосту Никишку, который, по утверждению Юрия Михалыча (с этим-то срочным доносом он и ворвался к Димону в первый же день), воровал так, что усадьба висела на волоске от разорения, выгнали тогда же, не мешкая. Хлебнули с Михалычем романеи да и пошли вразнос. Димон с удовольствием надавал старосте пинков под зад, выгоняя вон, и не смутили его ни вопли и признания самого Никишки, ни визги и увещевания остальной дворни ("Барин, Димитрий Савельич, яви милость, не по-божески это!").
– Тать поганый! – с чувством глубокого удовлетворения сказал вслед катящемуся Никишке Димон и наконец-то впервые за этот дурацкий день почувствовал себя человеком.
Выкинув старосту, Димон с Михалычем отправились в баню, а затем продолжили дегустацию винных погребов. Михалычу после двухлетнего воздержания это занятие пришлось ой как по душе.
– Староста там что, кстати? – переводя разговор на другую тему, степенно, как и положено настоящему барину, спросил Димон Соньку. – Вор?
После изгнания управленца всю его писанину (приход, расход, доход) забрала Сонька. И разбиралась в ней. Михалычу с Димоном было не до нее – они занимались дегустацией романеи, мальвазеи, наливок, медовух и других интересных напитков, нашедшихся в барском погребе. Попросту говоря, квасили.
Немного протрезвев, Михалыч, назначенный Димоном, не отходя от кассы, на место Никишки, направился к крестьянам – во-первых, сообщить радостную новость о своем назначении, во-вторых – с инспекцией. Димон, хихикая, высказал было мысль, что не окончилась бы эта инспекция так же, как и предыдущая. На что Михалыч, поглаживая выросшую в здешних местах бороду, довольно заявил, что молния два раза в одно и то же место не попадает, да и вообще, агрегат для перемещения во времени, то есть трактор "Беларусь", надежно спрятан и законсервирован, так что при всем желании…
– Да, вор, – тряхнув головой, произнесла Сонька. – Михалыч прав. Но я о другом. Я тебя только что спросила: когда мы будем пробовать возвращаться?
– А я тебе сказал, – отмахнулся от нее Димон.
– Что ты мне сказал, – занудно произнесла та.
– Я – не – буду – возвращаться, ясно?! – заорал он, потеряв терпение. – Это тебе надо – ты и возвращайся! А мне это на фиг не сперлось!
Сонька сглотнула, ничего не говоря. Все так же она сидела напротив Димона и смотрела на него во все глаза. И по-прежнему молчала.
Димон меж тем просто взъелся.
– Это тебе, понимаете ли, НАДО возвращаться! – на повышенных тонах начал он, расхаживая по комнате. – Это у ТЕБЯ там, понимаешь, папа, коттеджные поселки, "Навара" с кожаным салоном, много денег, кафельная плитка за тыщу евро метр и прочие удобства! А у меня – девятка лохматого года, съемная хата без ремонта, семьи нет вообще, а есть только перспектива вылететь со своей сраной работы! Которая только в том и состоит, что байду всякую сочинять! Да лохов встречать-провожать! Все, понимаешь, все! Аллес! Ну и скажи теперь, – он повернулся к Соньке, – скажи мне теперь, что меня там держит, ты, умная такая, а?
– А если этот, – Сонька кивнула на парсуну, тьфу, на портрет подлинного хозяина имения, – если этот вернется, что тогда?
– Да не вернется он, – не сразу сказал Димон, отводя глаза. По правде говоря, он и сам этого боялся. Ну, понятно, если обещал вернуться через год, а сам несколько лет отсутствовал (Михалыч говорил, что по указу какому-то Петра I дворянских детей массово построили и отправили учиться за границу; да и сам Димон что-то из школьного курса об этом помнил), то, скорее всего, сгинул где-нибудь в Голландии, в квартале красных фонарей уже несколько лет как. Хотя… и на старуху тоже ведь проруха бывает. А ну как явится, понимаете ли, взад законный наследник, и обнаружит самозванца… И куда после этого Димону бежать, а?
Нет. Вернуться он не должен. Пока, по крайней мере, никто никуда не вернулся. А вот если, не дай бог, вернется… Ну, тогда и будем думать.
– А здесь зато, – Димон подогнал себе в кровь куража и продолжил свою пламенную речь, – здесь у меня – имение! Маленькое, но свое! Здесь у меня – две деревни, сто с лишним душ крестьян, а? Как тебе? Хочешь – паши, хочешь – рыбу лови, хочешь – ни хрена не делай, а жизнь-то все равно обеспечена! И вот нах мне из этого рая возвращаться в халупу съемную? Что я, по вашему телевизору скучать буду? По мобильникам-дебильникам? По "девятке"? Да ну их всех на хрен, я просто жить! Жить хочу! А жить я могу здесь, там – существовать! Разницу понимаешь, ты, недоразумение несчастное?!
– Конечно, – кивнула та. – Здесь ты – хозяин, там – дурак. А прости, можно узнать, чем ты здесь заниматься будешь? Если уже так все распланировал красиво?
Димон осекся. Но быстро взял себя в руки: