– Как – чем? – как будто удивленно спросил он. – Делами. Имение поднимать.
– Дела-ами? – удивленно подняла брови Сонька. – Дела в твоем понимании – это винные погреба опустошать? Или девкам деревенским про волшебную страну Диарею рассказывать?
Димон застенчиво хрюкнул.
Да, было дело. В первый же день дегустации Димону потребовалось ни много ни мало, а хоровод деревенских девок и песни. Когда ключница Глафира посмотрела на барина несколько недоуменно, тот неопределенно замычал и попытался как можно понятнее объяснить, что, мол, долго был на чужбине, соскучился по национальным, так сказать, обрядам… Положение спас Михалыч, куда-то сваливший и через час пригнавший с пяток заспанных и зевающих (ночь уже была на дворе, если честно) деревенских девок. После пары рюмок наливки девки действительно сумели изобразить нечто вроде хоровода, и даже что-то спеть. Подобревший и растрогавшийся Димон велел им всем налить еще, а сам начал рассказывать сказку про волшебную страну. Правда, в процессе рассказа не смог вспомнить, как точно эта страна называется, и попросту взял из головы похожее слово.
В общем, вместо волшебной страны Гипербореи вышла у Димона волшебная страна Диарея. Правда, девкам и Диарея прокатила, – они и так слушали, развесив уши, поэтому, собственно, какая разница…
– Погуляли – и хватит! – веско, как ему самому показалось, заявил Димон Соньке. – За аграрный сектор возьмусь, буду его поднимать! Будет у меня тут самое образцовое фермерское хозяйство! – и тут же вдохновился: – Блин, доведу до такого, что из-за границы ко мне ездить будут, опыт перенимать!
Внезапно Димон выдохся и умолк. Сонька оторопело смотрела на него. А потом, вздохнув, произнесла:
– Знаешь… Мой папа говорит, что если человек сначала ни черта не делает, а потом обвиняет всех в том, что у него ничего нет и ничего не получается, то он сам себе злобный Буратино… И так всегда будет, хоть золотом его обсыпь, все равно все вернется на круги своя.
– "Папа говорит"! – передразнил ее Димон. – Папа то, папа се, папа везде, куда ни плюнь! Тебе сколько лет, блин, папина дочка?!
– Двадцать семь… – пробормотало существо, неожиданно скуксившись.
– Во-от! – показал на нее пальцем Димон, опять начиная раздухариваться. – Тебе двадцать семь, а ты все за папину ручку держишься. Деточка! Что ни задень – везде папа! Папа вырастил, папа выучил, папа работку дал сладенькую-уютненькую, папа "Навару" за полтинник баксов купил, папа! Везде папа! Ты-то где в свои двадцать семь?! Ты нет никто и пустое место без своего папы!
Лицо у Соньки пошло красными пятнами. Спустя еще полсекунды она стала кусать губы, а потом пробормотала:
– Н-неправда. Неправда… Неправда, что все папа! – вдруг выкрикнула она. – Я в Англии в LSE сама поступила! Все баллы высокие! А это, между прочим, одно из…
– Знаю, – оборвал ее Димон. – London School of Economics. Оодно из самых престижных, панимашь, учебных заведений мира. Только вот бабло за обучение там кто чехлил, а? Папа, правильно?!
– Н-ну… да-а-а-а, – прогундосило собирающееся разреветься существо.
– Вот так! – торжествующе взревел Димон. – Папа! И это, извини уж, ты эти знания, которые в LSE за такие бабки получала, щас где используешь? На стройке, с таджиками якшаясь, а?
Не дождавшись ответа, он заключил:
– Долбоклюй после этого твой папа, больше никто!
Сонька только открыла рот, чтобы ответить, как тут в комнату ворвался растрепанный Михалыч.
– Пожар! – заорал он. – Никишка, сука, крестьян на бунт сговорил, проворнее меня, пропойцы, оказался! Не пресек, проворонил я! Идут они сюда с факелами, усадьбу жечь собрались!
Димон растерянно одернул кафтанишко, а Сонька тут же вскочила:
– У меня в "Наваре" огнетушители! – крикнула она. – Две штуки! Все, я ее выгоняю, держите мужиков как можете! Они с какой стороны идут?
– С деревни! – крикнул ей Михалыч и потащил за собой Димона к выходу:
– Че встал, кого ждем, пожар, говорю!
Схватил со стены кабинета висевшую там саблю, сунул Димону, себе тоже что-то режущее отхватил – и потянул парня за собой.
Соньки в комнате уже не было. Димон кое-как вспомнил, что вчера ночью она, растолкав полупьяного Михалыча, сумела выяснить у него, что в старом здании конюшни лошадей уже не держат (а не было их столько, лошадей), потом растолкала такого же не совсем трезвого Димона и сообщила ему, что тихонько перегонит Nissan из леса туда. Вовремя, однако, перегнала…
…Свет факелов действительно было видно издалека. А самих мужиков точно насчитывалось не меньше десятка. Справиться с таким отрядом поджигателей могла бы одна пожарная машина. Ну или, в край, пулемет. Но только никак не парочка Димон – Михалыч.
Меж тем отряд мужиков с факелами приблизился. Димону очень хотелось проснуться и понять, что он только что увидел кошмар, и кошмар этот никогда больше к нему не вернется. Только вот кошмар не исчезал, а шумел, гудел и, сверкая факелами, подходил ближе…
– Люди добрые, селяне! – не своим голосом завопил Михалыч, кидаясь вперед. – Не верьте Никишке, тать он и изменник! Не того вы послушали, обмануты вы! Вернитесь домой, к женам и дитям, барин вам и слова не скажет!
– Неправда твоя! – заорали ему в ответ из отряда с факелами. – Неправда! Бить нас барин твой будет, всех розгами сечь нещадно, пытками изувечит, которым в иноземщине научился! Как Никишку бил-пытал!
– Чо?! – искренне изумился Димон. – Это я его пытал, что ли?! Я ему всего-то пару поджопников выдал! Да по ушам на прощанье наподдал!
– Никишка и поныне еле ползает, а длань его изувеченная до смерти так и повиснет! – добавили из толпы.
– Да это бред какой-то! – в отчаянии заорал Дима. – Кобель брехливый ваш Никишка, а вы повелись, как лохи последние!
– А гори ты, барин, в аду! – уже не слушая его, заорала толпа. И ломанулась вперед.
Димон закрыл глаза.
Как тут послышался посторонний для этих мест звук. Со стороны усадьбы на бунтовщиков надвигалось что-то темное, большое, ревущее, с двумя светящимися глазами… Истинно исчадие ада.
Nissan Navara, мягко говоря, и вовсе неуместно смотревшаяся в обстановке конца семнадцатого века, резко, со скрипом затормозила в нескольких метрах от крестьян.
Толпа замерла на секунду, вглядываясь в дьявольскую повозку. За это время Сонька успела приоткрыть окно и проорать в сторону точно так же, как и мужики, охреневших Димона и Михалыча:
– Два огнетушителя на заднем сиденье! Хватайте!
А затем быстро выставила на крышу мигалку на присоске, высунулась в окно и, обращаясь к мужикам, внезапно четко и властно проорала:
– Погасить! Огонь! Разойтись! По домам!…
Сделала паузу. И прибавила, не сбавляя тона:
– Быстро, нахуй! Кому сказано! Не то передавлю, суки!
Послушала тишину, повисшую после ее вопля…
– Дьявол! – вдруг раздался истошный визг из толпы. – Барин ваш… Дьявола вызвал! На адской повозке! Жги его, нечисть рыжую!
– Никишка, сука! – успел услышать Димон вопль Михалыча.
Сонька же, не медля, врубила мигалку с сиреной, непонятно как у нее нашедшуюся, и несколько раз надавила на газ, придерживая машину тормозом. Так что "дьявол" в "лице" "Навары" под Сонькиным управлением ревел будь здоров, а подпевала ему мигалка. Прям Кутузовский проспект какой-то в отдельно взятой деревне семнадцатого века. Толпа от этого рева вздрогнула и шагнула было назад, но, подгоняемая Никишкиным ополоумевшим визгом, остановилась и, потрясая факелами, кинулась к "Наваре".
Только вот просто так "Ниссан" было не взять. В тот момент, когда толпа поперла на машину, "Навара" резко окатилась назад и, переключившись с ближнего на слепящий дальний, прыгнула вперед, прямо на мужиков. Этот финт и предрешил исход сражения: бросив факелы, толпа с воем начала разбегаться.
Сонька полностью сдержала свое обещание "передавить".
Так что кинувшимся с огнетушителями наперевес Димону с Михалычем осталось только облить пеной брошенные факелы.
Через полминуты на площадке остались только Сонька, сидящая в "Наваре", да Димок с Юрой. Последние, долго не думая, полезли на заднее сиденье пикапа.
Сонька стартанула, но уже не так резко, как пару минут назад. И поехала по направлению к лесу, нещадно полируя бока внедорожника ветками и прочими растительными безобразиями.