Люди бросили свое занятие, обернулись и…
То, как у людей от удивления отвисают челюсти, Димон видел впервые. Прежде ему встречалось это выражение только в художественной литературе. Но вот вживую, в реале, в натуре, или еще как это назвать, он подобное видел в первый раз.
Траву косили двое. Мужик и баба. Причем эти мужик и баба были одеты не в треники какие-то или другое какое поношенное шмотье, пригодное для работы в поле, а в архаичные же одежды, как-то рубаха со странными штанами, стопудово, какими-то домоткаными, и сарафан – баба. И еще на голове у бабы был платок. В принципе, в последнем ничего удивительного не наблюдалось – солнце пекло только так (кстати, а откуда солнце в зените, если вспышка в машине случилась, считай, под вечер? – мелькнуло у Димона), если бы платок не был крепко так завязан у бабы под подбородком. Нормальная тетка, наверное, повязала бы этот платок на затылке, а эта…
"Староверы какие-нибудь, блин, вот занесло-то нас…", – успел подумать Димон, глядя на парочку. Рты у обоих тем временем распахнулись настолько, насколько это вообще было возможно…
Спустя секунду тетка истошно завизжала, а мужик… мужик вообще, услышав ее визг, цапнул косу и пошел с ней прямо на Димона.
Димон, мягко говоря, перепугался. Не каждый день, понимаете ли, на вас замахиваются косой. Тем более не бутафорской, а, судя по всему, достаточно остро заточенной. Поэтому Димон дернулся и автоматически отступил назад. Как тут…
– Барин! – внезапно раздался визгливый возглас. Из некошеной травы показался какой-то силуэт. – Ба-арин! То ж барин наш, али вы не видите? Тимошка, брось косу, то ж барин вернулся!
И убийца с косой застыл на месте.
Димон одеревенел. Но не успел он достичь полного астрала, как из травы выползла какая-то старушонка в не менее затейливых одеждах, чем у парочки, и, подслеповато щурясь, начала верещать, умильно глядя на Димона:
– Ба-а-арин! Родненький ты наш, Димитрий Савельич! Вернулися со своих иноземщин!
Не успел Димон поправить бабку, что вовсе не Савельич он, а Николаич, по паспорту точно, как бабенция в платке что-то глухо вскрикнула и повалилась Димону в ноги. Да и мужик, немного подумав, сделал то же самое. Плюс еще и заголосил:
– Боярин наш милостивый! Помилуй холопа твоего! Не вели казнить, не признал!
– Кино, что ли, снимают? – еле слышно пробормотал Димон.
– Может, лучше подыграть? – прошептала стоявшая рядом Сонька. – Че-то другое это, кажется…
Поскольку мужик, повалившийся Димку в ноги, начал чуть ли не биться башкой об землю, Димон барским тоном заявил ему:
– Прощаю тебя.
Вообще-то первая фраза, которая пришла ему в голову, звучала примерно как "Бог подаст", но в данный момент Димон почему-то решил не юродствовать.
Обрадовавшийся мужик зайчиком вскочил на ноги и, держа шапчонку в руке, теперь переминался с одной ноги на другую.
Старая же карга вдруг всплеснула руками, пристальнее вглядываясь в Димона, и заквохтала:
– Барин Димитрий Савельич! А что ж на тебе одежа какая предивная? Кафтан заморский? И мальчонка с вами в такой же…
На взгляд Димона, ничего такого "предивного" в его шмотье не имелось. Куртка, под ней – рубашка с коротким рукавом, ну и джинсы еще. Да и Сонька одета была почти так же, только еще и в кепочку… Это ее, что ли, бабка мальчонкой обозвала?
– То машкерадная одежа, – несмело предположил мужик, мявший шапку в руке. – Оне тама в столицах в машкерады ходют, староста сказывал…
Бабка, не слушая мужика, уже переключилась на другое:
– А возок ваш хде, Димитрий Савельич? – и тут же испугалась и прижала руки ко рту: – Неужто тати?! Ограбили и возок забрали?!
– Дык оне ж у нас какую неделю злобствуют! – не успокаивался мужик. – Слава господу, самого боярина живым оставили!
Бабка заохала, запричитала, но быстро спохватилась:
– Димитрий Савельич, пожалуйте в усадьбу, я мыльню велю сготовить… – Тишка! Дунька! – параллельно заорала она мужику с бабой, – бегите, велите кухарке стол накрывать! Дунька, пособи Марье! Барин вернулся!
"Если будут кормить, то еще не все потеряно", – мелькнуло у Димона. А тем временем Тишка с Дунькой сломя головы ломанулись куда-то вон с луга.
Во процессе того, как бабка, причитая по поводу татей и прочей нечисти, вела их в "усадьбу", Сонька умудрилась тихо шепнуть Димону:
– По-моему, это не кино.
– Не, это не кино, а очередная серия программы "Розыгрыш", – ядовито ответил ей Димон. На самом деле он сам не знал, что сказать.
– Не смешно, – отрезала Сонька. – И, кроме того, ты сегодня уже это говорил. Что-то для одного дня многовато.
– И что это, по-твоему? – зло буркнул ей Димка.
– Похоже, это реальное прошлое… – на полном серьезе ответила Сонька. – Век восемнадцатый там… Ну, девятнадцатый. До отмены крепостного права, – подумав, уточнила она. – Я, конечно, не историк, но…
Почему-то Димон сразу ее словам поверил, и непонятно, что сыграло свою роль – то ли полное отсутствие фальши в поведении старухи и мужика с бабой, то ли Сонькин серьезный тон. Как бы то ни было, но ноги (почему-то ноги) у Димона похолодели.
– Ты соображаешь, что говоришь?! – зашипел он Соньке в ухо. – Если это хрен знает какой век, то как нам из него выбираться?
А тем временем уже и к усадьбе подошли. Она оказалась довольно большим двухэтажным деревянным домом. Бабка, все еще причитая по поводу бессовестных татей, провела Димона в помещение, усадила за стол, а тут откуда ни возьмись прибежала та самая Дунька с луга на пару с еще какой-то теткой, и уже совместно они начали таскать на стол еду. Пироги, холодных кур, фрукты какие-то в сахаре, да кувшины с чем-то однозначно питьевым. Димон первым делом хлебнул из одного кувшина большим глотком, и только после этого почувствовал, что бацнул вина.
– Романея вашего батюшки запасов, – любовно сказала всеми руководившая бабка. – Ты уж прости, барин, за скудный хлеб – не чаяли, не ждали тебя, оно ужо осьмой год, как ты за море уехал…
– Угу, – невнятно пробормотал Димон, узнав такие пикантные подробности своей биографии. Хлебнул из второго кувшина, понял, что там квас. И налег на пироги.
– Кушай, Митенька, кушай, – умильно сказала тем временем бабка. – И ты, малец, не обидь нас…
Малец, то есть Сонька, аж поперхнулся. А тем временем старуха куда-то исчезла.
Слопав первый кусок пирога, Димон обнаружил, что жрать ему хочется прямо жутко, и начал метать со стола все подряд. Тем более и вкус у продуктов был какой-то другой, однозначно. Натуральный, что ли?!
Сонька, все-таки снявшая свою кепочку, под которой обнаружились рыжие волосенки, затянутые в хвостик, задумчиво сказала:
– Нет, это однозначно прошлое. В наше время такой еды нет. И еще – ни одной ЛЭП по дороге не попалось, я специально смотрела. И поведение людей, и речь, и…
На полный желудок все Сонькино бормотание Димону показалось каким-то бредом:
– "Однозначно прошлое", – громко икнув, передразнил ее он. – И ЛЭП ей не видно. Ну и чо? У всяких сектантов тоже никаких ЛЭП, и живут они хрен знает где, куда не ступала нога человека. Вон, щас отъедь отсюда километров пятьдесят…
– А как мы оказались за пятьдесят километров? – внезапно зло спросила его Сонька. – Ты об этом подумал? Меня вместе с машиной швыряло, да, но не на пятьдесят километров же!
Димон икнул и не нашелся, что ответить.
В этот момент со стороны закрытой двери послышалась какая-то возня вперемежку с воплями, – судя по всему, вопли были бабкины – "Не пущу к барину, не пущу, трапезничает!" – и чье-то глухое бормотание: "Глафира, особое дело, я скоренько!". Дверь открылась, внутрь просочился мужик, быстренько отрезал рвавшуюся вслед за ним Глафиру и, держа спиной дверь, начал с порога:
– Барин Димитрий Савельич, не гневись, что…
Тут у мужика отвисла челюсть. Он внимательно посмотрел сначала на Димона, потом – на Соньку, закрыл рукой глаза, сказал сам себе:
– Глюки, сдрисните отсюда по-хорошему.
Отставил руку от глаз, еще раз глянул на обоих, решительно подпер дверь, в которую еще билась Глафира, какой-то первой попавшейся под руку мебелью, и шагнул к Димону.
– Слышь, мужик, те чо надо? – подозрительно спросил Димон.