Я вчера псалмы читала ночью
Над покойником — фабричным счетоводом.
Было холодно. Луна светила яро,
Тени по стене перебегали,
Медленным водоворотом
Меж бровей покойника крутились.
Я читала, а читать мешала
Мне душа покойного, садилась
Прямо на страницы и шумела,
Все она ругмя ругала тело.
А покойник супился печально.
«Что же ты со мной, душою, сделал?
Ты же Будда! Ты же мог быть Буддой!
Он же Будда!» — мне она кричала.
Я ж читала твердо и крестилась.
А покойник супился печально.
«Что же ты со мной, душою, сделал?
Жил как с нелюбимою женою,
Как с женой глухою и забитой.
Ну так и лежи теперь, как ящик
С драгоценными камнями, с жемчугами,
Но в земле зарытый, позабытый.
Ты меня глушил вином, работой,
Болтовней и грязною любовью.
Я тебе кричала, говорила
Изо всех твоих священных точек.
Ты не слушал — вот теперь томись.
Мне, задушенной и сморщенной, куда,
Покалеченной, куда теперь деваться?»
Так она кричала, выла, ныла,
А покойник супился печально.
Он лежал небритый, очень острый,
С белой розою бумажною в кармашке.
41. Два стихотворения о вдохновении
I
Когда я стихи говорю
В келье — в пустыню ночи
Слетается целое воинство
И образует Ухо.
Я перед ними кочет
Жертвенный. Голошу.
Мелькают, бледные, садятся ближе,
Подобны торопливому ножу.
Средь них — как в облаке — себя я вижу,
Им жизнь дика, я жизнию дышу.
И думаю — за что ж мне эта сила?
Мне, жалкой, а не светлым им?
Да потому же — что цветок из ила,
Из жертвы кровяной — молитвы дым.
II
Когда белое Солнце восходит Луной
(На Луне живут Заяц и духи) —
Крови темный прибой
Подползать начинает глухо.
Пена морская тогда на губах,
Мечется ум фрегатом — совсем плох.
«Где же я? В Луне? корабле? волнах?
Где же я?» — по слогам повторяет Бог.
С тела жизни, с ее рожи
Соскользну — зовут. Сейчас!
Как ошметок наболевшей кожи,
Под которым леденеет третий глаз.
Мальчишки на заднем дворе развели
Живой огонь из ящиков и тряпок,
И он гудел, как сердце, и сиял —
Напрасно март в него слезами капал.
Мы с Аббатисой мимо шли, и я
Все плакалась и хныкала и ныла
Про жалкую и к жалкому любовь,
О том, что не совсем я мир забыла.
Ей надоело. На руки меня
Схватила, как беспомощную мышку,
И в сердцевину жидкую огня
Швырнула. «Во дает!» — пропел мальчишка
И бросился куда-то наутек.
А я горящий приняла урок.
Мне Аббатиса говорила так:
«Терпи, терпи — миг, пустяк!
Гори, дитя, гори, старушка,
Расчесанной души
Бинтом огня перевяжи
Все язвы, зуды,
Намажься жаром,
Огня тоской».
И наконец меня оттуда
Кривою выгребла клюкой.
«Дитя, не больно? Саламандрой
Была ты в прошлом. В настоящем
Я поменяла твою кровь
На пламень легкий и кипящий».
Я стала новой, золотой,
Звенящею, странноприимной.
Огонь трещал, а мы пошли
В обитель, напевая мирно.
Я стала крепкой, золотой,
Какими идолы бывают,
Когда они вдруг забывают,
Что сами были — Бог простой.
Когда на взгорьях средь лесов
Стоят, упершись лбами низко,
Забытые. Вдруг из боков
Полевка прыснет с тихим писком.