Яга укоризненно посмотрела на меня и покачала головой. Мне стало стыдно за свои мысли, но есть я не прекратила. Блинная горка и так быстро таяла, чуть зазеваешься, слопают всё без меня. Ну, до чего же вкусно! Надо будет рецепт попросить.
— Как же так, в сказках такое страшилище злобное рисуют! — обиделась я на авторов всех сказок после умопомрачительно вкусных блинов. — Не справедливо! Надо им всем глаза открыть!
— Ты обет дала! — охолонул меня Семён.
— Да как же так! Это и есть тайна? — возмутилась я.
— Вот ты доказывать будешь, что баба Яга — добрейшая женщина, детей не ест, гадостей не делает! А они спросят — где доказательства? Что ты им предъявишь?
— Расскажу то, что видела!
— А другой видел наоборот, злобную старуху!
— А я… — я не знала, как защитить добрую женщину от людского навета.
— Это и есть её защита — дурная слава.
— Это же парадокс!
— Кескю се «Парадокс»? — заинтересовался Семён.
— Да ну тебя! — я надулась и отвернулась к окну.
— Варенька, сходи на огород за укропчиком, — позвала Яга из-за печки.
Я встала из-за стола, огорчённая такой несправедливостью, и пошла искать огород. Он оказался за домом — аккуратненькие такие грядочки: укропчик, петрушечка, базилик, эстрагон (кажется), крапива молодая, чистотел… Так, что там ещё? Календула, огурцы, капуста, тысячелистник, помидоры, репа, пижма… Я двигалась вдоль грядок и вскоре уперлась во вросший в землю ростанный камень: «Направо пойдёшь, налево пойдёшь…». Надпись была полустёрта. За камнем огородик заканчивался, а дальше… Избушка Яги видимо, располагался на краю плато… Дальше был обрыв, который огораживал невысокий заборчик, увитый плющом. Я подошла к самому краю., У моих ног колыхалось зелёное море первобытного леса. Оттуда, снизу доносился шум лесной жизни. Птицы пели так, словно ими управлял прославленный дирижёр. Музыка леса то затихала на пианиссимо, то, наращивая крещендо, вплетала множественные птичьи партии в единую симфонию жизни, рвя струны души и заставляя всё тело содрогаться от чистоты звуков. Слёзы навернулись на глаза. Не замечала раньше в себе сентиментальности. Я смахнула их тайком. За краем леса высились синие горы с белоснежными вершинами. Синий цвет имел разные оттенки, и я различала чёткие границы горных хребтов, хоть расстояние до них было огромным. Эти горы я видела на картинах… Рериха. Рядом остановился Андрей.
— Ты куда пропала? — и он тоже замер при виде открывающегося зрелища.
— Пепукс! — произнесла я, — так вот почему у него на майке была эта надпись, он живёт в картинах Рериха!
— Точно, Рерих! — согласился со мной Андрей, — Шамбала! Одни ищут её и не находят, другие выпивают и… попадают в Шамбалу.
— Смотри, — указала я направо, — там река.
Горизонт справа обрамляла синяя искрящаяся на солнце полноводная река, медленно струящая свои воды в сторону горной страны. Дальнего берега видно не было, но я была уверена, что это именно река. Оторваться от этого вида было невозможно. Огромным усилием воли я развернула себя на сто восемьдесят градусов, быстренько нащипала укропа и отправилась обратно. Только вопросы, роем проносящиеся в моей голове, заставили меня покинуть столь дивное место.
— Бабушка, а это река? — я нарезала грибы, но на руки почти не смотрела, боясь пропустить хотя бы слово.
— Океан — Река.
— Океан! А куда она течёт?
— Она омывает наш мир.
— А горы, это те, что рисовал Рерих?
— Наблюдательная!
— Да нет, — смутилась я, — это Пересвет надоумил.
— Пересвет? — удивилась Яга.
— Ага! У него на майке написано.
— А я то подумала… — улыбнулась она, — он что другое тебе сказал.
— Что другое? — и вдруг меня осенило. — Он был здесь! Он здесь это рисовал, а не в Гималаях!
— Был, был он здесь, — согласилась Яга, — но рисовал там. Говорил, что очень похоже.
— Кто здесь был? — поинтересовался вошедший Андрей.
— Рерих! — воскликнула я. — Он был здесь, представляешь!
— Я думаю, здесь не только Рерих был… — Андрей многозначительно улыбнулся и даже поднял указательный палец, — а ещё Пушкин! — выдал он.
Яга хитро на него посмотрела, покачала головой, забрала у меня нарезанные грибы и ушла к печи.
— Ты с чего решил, что здесь Александр Сергеевич был? — мне это в голову не пришло.
— Да вот глядел на эту красоту на задках и подумалось мне — Лукоморье это, не иначе!
— Сметливый ты парень, Андрюша, — сказала Яга, возвращаясь к нам, — но чуток ошибся. Не Лукоморье, а Белогорье. И не Пушкин у нас был, а Арина Родионовна, няня его.
— Вот это да! — выдохнули мы хором.
— Она ему и поведала кой-какие «тайны».
— Это что же, с неё обет не брали? — удивилась я. Может, за какие заслуги…
— Всё, что она Сашеньке поведала, ей было разрешено. Вот так-то!
Мы призадумались. Нам с детства открыта правда, а мы её за сказку принимаем.
Яга поставила пирог в печь и присела сама блинками пообедать. Семён мирно посапывал на печи, умаялся, выгуливая нас по лесу. Андрей, похоже, снова отправился на огород. Я чувствовала себя в избушке у Яги так свободно, словно на самом деле гостила у родной бабушки и опять пристала к ней с расспросами.
— Бабушка, а камень на огороде настоящий?
— Конечно настоящий. Только вот стёрся со временем, прочитать уже ничего не возможно. Новый выточили, а этот мне отдали, раритет всё ж.
— А на грядках, что за травка растёт?
— Ну, петрушку и укроп ты знаешь. А ещё сон — трава, плакун — трава, баюн — трава, упокой — трава, да много чего.
— А разрыв — трава?
— Разрыв — трава в тайном месте растёт. А ты много про нас знаешь, девонька.
— А мне стыдно, что совсем мало знаю, — я подпёрла голову ладонью.
— Это ты зря на себя наговариваешь. Тут такие туристы — муристы порой захаживают, не то, что разрыв — трава, осину от берёзы отличить не могут, а вот ножичком кору поцарапать…, - печально произнесла она, — вот и оборачиваешься костяной ногой и ступой да помелом их от избы отпугиваешь! Леший ещё помогает, деревья раскачивает да волком воет.
— А кто Вы, бабушка?
— Да как тебе сказать, Варенька. Родоначальница я, первенькая значит, — она призадумалась, жизнь свою, что ли вспоминала.
А я тихонечко рядом сидела. Смотрела. Вот сидит передо мной праматерь человеческая, а я с ней свободно разговариваю. Мне бы рот закрыть и трепетать от торжественности момента, а с расспросами лезу: что да почему?
Она подняла голову, посмотрела на меня и вдруг сняла с шеи мешочек замшевый на верёвочке и говорит:
— Вот, возьми от меня подарочек, чую, пригодится он тебе, — она снова задумалась, но на этот раз по-другому как-то, — чую, чую. Пирог подгорает! Ох, заболтала ты меня, Варвара!
Мы бросились к печи. Яга лопатой достала пирог. Ну и дух разлился по избе! Аж Семёна с печи смело! Ох, и красивый пирог вышел!
— Да как же так? Поставили его всего минут пятнадцать назад! Как же так быстро?
— Так в печи у меня огонь-то Перунов, быстрый да негасимый.
— Волшебство!
— Для вас волшебство, для нас обыденность. Дело-то житейское! — окончательно проснулся Семён, — Ну, давай пирожка, а то нам обратно пора. Варвара, Андрея кличь.
Яга разрезала пирог, каждому выделила по доброму куску. Я привела с огорода Андрея. Мужчины съели свои порции, а я пока не проголодалась. Завернула свой кусок в тряпицу. Стали мы прощаться.
— Варенька, может тебе лапотки дать? Обувь у тебя ненадёжная, — проворковала Яга.
— Спасибо! Привыкла я к ним, — и что им всем дались мои тапки, ни за что не поменяю!
— Да, вот ещё, — она протянула мне сложенный лист бумаги, — рецепт блинов.
Я подозрительно на неё посмотрела, а она только улыбнулась, погладила меня по голове и чмокнула в лоб на прощанье.
Избушка Яги скрылась за деревьями, мы не спеша, шли обратно, наслаждаясь лесной прохладой.
— Семён, Дуплянский — леший, Баба Яга и так всё ясно, а Рыська кто? — наверное, вопросы у меня никогда не кончатся.
— Рыська, он Рыська и есть.
— Как это?
— Фолк он.