Сын не должен знать, и однако сын знать должен. Я хочу, чтобы сын знал. Про игрушки. Отец-сын-игрушки. Почему не быть более точным? Почему не называть вещи их настоящими именами? Но назвать игрушку ее настоящим именем значит обеднить ее, удалить прекрасную ауру, даруемую, и в этом нет его вины, словом игрушка, каковое является неправильным и в то же время куда более щедрым, более общим именем. Никакие метания не освобождают от этого растворителя неправильности и большей щедрости. Отец-сын-игрушка. Футбольное поле затоплено буксирами и катальпами. Его нужно называть игрушкой, но не просто из соображений маскировки. Из соображений возвеличивания, не меня, отца, а опыта, которым я был отягчен, обременен, благодаря каждому моему проступку, и чтобы доказать, что я сам, отец, несоразмерен мерке определенной смирительной рубашки — отца.
Игрушечный разврат, игрушечные беды, игрушечное дело демонстрируют среди прочего, что самое ненавистное деяние — встреча с судейским делопроизводителем — есть деяние самое что ни на есть благоговейно желанное, поскольку является тем не менее единственным путем, ведущим через стыд к подлинной гарантии. Игрушечный эпизод, игрушечное дело демонстрирует, что сердитый взгляд игрушечных дел мастера, поскольку он причиняет болезненный стыд и стыдливую боль, не лжет, помещает меня в мир за пределами потребности в проверке, где противоречия более не жируют безудержно не обузданными законом взаимного исключения. Этот сердитый взгляд наконец-таки обустраивает с удобством в мире либо/либо. Либо игрушки были возвращены, либо они остались на верхней полке самого маленького стенного шкафа на футбольном поле. Когда мой сын вернулся домой, игрушки окончательно исчезли. Он никогда не подозревал громадности моего долга перед игрушками, перед их мастером-продавцом и подмастерьем-покупателем. Он никогда не подозревал, что только благодаря этому незначительному событию я и способен в первый раз рассказать о болезни отец/сын, какою я ее пережил, какою ее предполагалось рассказать. И, называя неверно и общо — отец, сын, игрушка, — незначительность спасает себя от террикона чрезмерно специфического и становится автобиографией каждого, то есть лечением. Только благодаря игрушкам, о, мой сын, и триаде отец-сын-игрушка, о, мой сын, вползаю я хордой на прочную территорию (коммерческих начинаний в сфере отцовско-сыновьего бизнеса: прямые иностранные инвестиции в доброе здоровье и добротное домашнее хозяйство), слишком долго отстраненный от привилегии застолбить свои требования, столь же правомочной, как и у любого другого; моей собственной.
КЭТИ АКЕР
Kathy Acker
Сводная сестра киберпанка и прямая наследница Жоржа Батая (см. «Мою мать»), лихачка на «харлее» и тату-стриптизерка, порнограф и поэт, Кэти Акер — самый terrible из всех fucking enfants сытой, до тошноты сытой Америки. По-русски говорят: баба с яйцами. Здесь нечто куда более крутое: писатель с пиздою. Ее проза, похоже, пока почти не переводима на русский из-за непроработанности его обсценных ресурсов. Позднее эссе и вступление к последнему роману — так, почти беспиздная безделка.
Бескомпромиссной Катюша осталась и перед лицом чудовищно жестокой смерти. Мир праху ее.
†1998.
ПРИ ВЗГЛЯДЕ НА ПОЛ
Ребенком я хотела только одного — быть пиратом. Достаточно смышленая, я знала, что это невозможно.
Я не могла посылать людей за борт; не могла упиваться более причудливыми и чудесными, чем увиденное мною в детских снах, зрелищами; не могла жить среди выстуживавших бы мои губы морей, чьи живые и мертвые обитатели выламывали бы мне кости; меня не могли вздернуть на нок-рее.
— Все потому, — заявила я, — что мне не дадут родители. Если бы только они умерли, я смогла бы сделать все, что захотела, я могла бы сбежать на море.
Я не могла убить своих родителей, потому что не могла себе представить, как их убиваю. В моем мире не было ничего сколько-нибудь похожего на убийство родителей. Да и пираты — отнюдь не те люди, что поубивали своих родителей, ведь у пиратов родителей нет. Я была умна, как крыса, и потому нашла другой путь, чтобы стать пиратом. Отлично зная, что все решения в нашей семье принимает мама, я пришла к заключению, что не была пиратом из-за того, что она мне не позволяет.