Я даже не догадывалась, что я делаю.
Когда я поступила в ее заведение, Мадам забрала у меня все, что мне принадлежало, даже крошечные очки для чтения. Словно тюремная надзирательница. Она сказала, что, будучи белой, я считаю себя вправе чем-то владеть. Например, счастьем. Что я слишком бледна, слишком хрупка и не вынесу здешнюю жизнь.
Другие девушки думали, что я могу оставить публичный дом, когда мне заблагорассудится.
Но я не могла уйти оттуда, поскольку внутри борделя я была никем. Некому было уйти оттуда.
Теперь я была ребенком: избавься я от детства, и от меня вообще ничего не осталось бы.
Постепенно девушки приняли меня как шлюху. Тогда мне захотелось полюбить мужчину, который бы любил меня.
В трущобах много ясновидящих. В часы досуга шлюхи посещали прорицательниц судьбы. Хотя вскоре я стала сопровождать своих подруг, я слишком боялась сказать что-либо этим женщинам, которые по большей части когда-то и сами прошли через наш бизнес. Обычно я забивалась в угол и почти никогда ни о чем не спрашивала, не желая ни в чем о себе признаваться. Когда я наконец все же осведомилась о будущем, я задала вопрос так, будто ничего такого не существует. Я чувствовала себя в безопасности, только и зная, что детали обыденной жизни, сортиры и срачь, все, что было сном.
Будто сны не могли быть реальностью.
Предсказательницы судеб бродили по улицам вокруг «Анжеля».
За мою, именно мою судьбу, насколько я помню, отвечала карта Повешенного.
У гадавшей по картам женщины за душой было еще кое-что.
— Значит ли это, что я покончу с собой? — спросила я.
— О нет! Эта карта гласит, что ты — мертвая личность, которая жива. Ты — зомби.
Но я знала лучше. Я знала, что Повешенный — или Жерар де Нерваль — был моим отцом, как был им и всякий мужчина, которого я трахала.
Мой отец был владельцем Смерти, публичного дома. Восседая в своем царстве отсутствия, он обозревал все, чего не было.
Карты ясно показали мне, что я его ненавидела. Когда из незримого царства в царство зримое приходит весть, вестником ей служит эмоция. Мой гнев, вестник, приведет к революции. Революции опасны для каждого.
Но карты сулили самое плохое. Они рассказали нам, шлюхам, что революция, которая должна была вот-вот случиться, из-за своей собственной природы или источника обречена на неудачу. Как только она потерпит неудачу, как только верховная власть — господствующая или революционная — исчезнет, как только она, словно змея, поглотит свою собственную голову, когда улицы впадут в нищету и упадок, уже в другую нищету и упадок, все мои грезы, из которых я состояла, разлетятся вдребезги.
— И тогда, — сказала предсказательница судьбы, — ты окажешься на пиратском корабле.
Памятные карты поведали мне, что в будущем меня ждет свобода.
— Но что я буду делать, когда на свете нет никого, кто бы меня любил? Когда вся жизнь — всего лишь свобода?
Карты продолжали показывать образы притеснения, болезни, тягот…
Я пробыла в борделе месяц. В ни разу не пришел ко мне, потому что ему всегда было на меня наплевать.
Я была шлюхой, поскольку была одна.
Предсказательница судьбы поведала, что я буду свободна после странствия в край мертвых.
Я пыталась избавиться от одиночества, и ничто не могло избавить меня от него, пока я не избавилась от самой себя.
Говорит Арто:
О сказала: «Я хочу отправиться туда, где еще никогда не была».
Я жил в комнате среди трущоб. Я был еще в своем уме.
Я был всего-навсего мальчишкой. Кроме нищеты трущоб, я ничего не видел. Противясь нищете снаружи и внутри себя, я обратился к поэзии. Особенно к поэзии Жерара де Нерваля, который хотел прекратить собственные страдания, преобразить себя, а вместо этого повесился на живописно проржавевшем гвозде.
У меня не было жизни. Я любил только тех поэтов, которые были преступниками. Я начал писать письма людям, которых не знал, этим поэтам, не для того, чтобы с ними пообщаться. Совсем для другого.
Дорогой Жорж, писал я.
Я только что прочел в журнале две ваши статьи о Жераре де Нервале, которые произвели на меня странное впечатление.
Я — безграничная серия естественных катастроф, и все эти катастрофы были неестественно подавлены. По этой причине я схож с Жераром де Нервалем, повесившимся в ночной час в проулке.
Самоубийство — просто-напросто протест против контроля.
Арто
Проулки были вокруг меня повсюду. Они разбегались во все стороны в таком беспорядке, что вдруг оборвались. Там был бордель.