Она объяснила, что я должен дать ей денег и только тогда смогу быть с О. Поскольку денег у меня не было, меня вышвырнули вон.
Я очутился на рыночной площади, где все продавалось и все покупалось. У некоторых бедняков там не было ни рук, ни ног. Другие согласны были за деньги на любые сексуальные услуги. Детишки говорили, что треть из них умрет, если следующий урожай не даст достаточно бобов. Я решил, что должен остановить тот ад, в котором живу.
Я знал, что меня вышвырнули из публичного дома, потому что я отказался дать О деньги.
Я хотел, чтобы О любила меня.
Отказав мне в сексуальности, они заронили в меня семена бунта. В трущобах найдутся и другие мужчины и женщины вроде меня. Те, которые сделают все, что понадобится, чтобы все изменить.
Говорит О:
Я больше не хочу быть шлюхой.
Говорит Арто:
Как раз в это время революционеры, как мужчины, так и женщины, встретились под скудным светом ущербной луны.
— Мы бедны, — говорили они. — Нам нужно заполучить оружие.
— Один белый человек дал нам на оружие немного денег, наверное, чтобы спасти свою собственную шкуру.
Хотя меня не интересовали подобные орудия, я согласился взяться за поставку автоматов, более чем опасное предприятие, получив за это в точности ту сумму, которая была нужна, чтобы выкупить и освободить О.
Так я и отсек свое херово мужество, и из моего сердца, о котором я ничего не знал, потекла кровь.
Говорит О:
Долго ли еще продлится это царство мазохизма?
Арто адресует этот вариант своего письма О:
Куда бы он ни направлялся, Нерваль всегда носил с собой старый и грязный шнурок от фартука, принадлежавшего когда-то царице Савской. Так мне говорил Нерваль. Или это была завязка от корсета мадам де Ментенон. Или Маргариты Валуа.
На этом-то шнуре от фартука, привязав его к решетке, он и повесился. Черная, поломанная, замаранная собачьим дерьмом решетка находилась внизу каменной лестницы, которая вела на улицу Тюери. С этой лестничной площадки легко было спрыгнуть вниз.
Пока Нерваль раскачивался там, над ним кружил ворон, казалось, он сидел у него на голове и каркал не останавливаясь: «Хочу пить».
Возможно, старая птица не знала других слов.
Я, Антонен Арто, теперь собственник, ибо владею языком самоубийства.
Почему Жерар де Нерваль повесился на пустой струне шнурка? Почему это общество, то есть Китай, ненормально?
Чтобы узнать, почему Жерар в безумии порешил себя, я войду в его душу:
Жерар был таким же человеком, как и я. Он написал:
Жерар был последним, потому что писал это, собираясь покончить с собой, он писал свою предсмертную записку Богу-Тирану, самое существование которого обрекало Жерара на ад. То есть Жерар покончил с собой из-за существования Бога: Жерар воспротивился тирании Бога, отрезав себе голову. Ибо Бог — это голова, гений. Жерар отсек себе голову шнурком от женского фартука, так что теперь он — женщина, теперь у него между руками дыра. Каждая душа — ничто. Душа Жерара де Нерваля научила меня, что ничто — ужасающая бездна, из которой всегда пробуждается сознание, чтобы перейти во что-то и тем самым существовать.
Телесная дыра, которую каждый мужчина — но не женщина, — включая Жерара де Нерваля и меня самого, должен сделать, это бездна рта.
Я нашел этот язык, вот почему я могу написать тебе, О, это письмо. Понимаешь, Жерар, который был таким же обнаженным, как и ты сейчас, дал мне язык, и тот не лжет, потому что бьет из дыры его тела.
Ты обнажена, поэтому я знаю: тебе досталось тело.
Когда Жерар отсек себе голову, он сделал наружным все то, что было в нем внутренним: сегодня все внутреннее становится внешним, и это-то я и зову революцией, а те люди, которые являются дырами, — вожаки этой революции.
Мне случилось знать Жерара де Нерваля, и он был революционером и до, и после того, как повесился на шнурке от передника. Он повесился на женском шнурке в знак протеста против политического контроля. Самоубийство — не более чем протест против контроля. Повторяю это. Когда он кастрировал себя, из него потек язык.
Я свидетель, что это так.