Завершив сбор урожая, он вернулся обратно, и мы, сдвинувшись влево, вновь заняли наш прежний наблюдательный пункт.
Его пальцы быстро отделили плодоножки, затем мякоть с косточками от собранных волокон, получив, таким образом, грубые белесые шнурки, которые он тут же принялся разделять на многочисленные ниточки.
Используя эти жилки, которые он, чтобы компенсировать недостаток их длины, связывал концами одну с другой, Жерар, исполненный пылкого упорства, призванного восторжествовать над очевидным отсутствием профессиональных способностей, погрузился в причудливую работу, занимаясь одновременно и ткачеством, и пошивом.
В конце концов благодаря тугому переплетению нитей, постоянно направленному на борьбу с общим разбуханием порождаемого изделия, у него в руках оказался вполне приемлемый младенческий чепчик, способный создать иллюзию белья. Он нацепил его на статую с розовым цветом лица, которая, лежа, укрытая по шею, лицом к стене, обрела теперь, когда ее каменная шевелюра оказалась спрятана, облик настоящего малютки.
Тщательно подобрав их с земли, он тут же выкинул из левого по отношению к нему окна все отходы своей работы.
После этого его поведение на протяжении короткого промежутка времени выдавало, казалось, легкую неуверенность и рассеянность.
Вновь обретя обычную ясность ума, он резко опустил вниз левую руку, высоко подняв при этом локоть и сжав вместе вытянутые пальцы, что заставило соскользнуть с запястья прямо в подставленную ладонь его правой руки золотой браслет, сделанный в виде цепочки, на которой висело старинное экю.
Долгое время царапая старинную монету о нижнее острие оконной решетки, Жерар добыл соответствующего объема порцию золотой пыли, постепенно осевшую на ладони его незанятой левой руки.
На столе, контрастируя с четырьмя современными томиками ин-октаво, очень толстый старинный фолиант, носивший на корешке своего переплета написанное большими буквами и четко читающееся название «Erebi Glossarium a Ludovico Toljano», соседствовал с полным воды кувшином и цветочным стеблем.
Спрятав браслет в карман, Жерар пододвинул табурет к столу, придвинутому совсем рядом с нами вплотную к стене, в которой зияло окно, и уселся перед удобно разложенным Словарем Эреба, чтобы тут же открыть его в самом начале, повернув налево вокруг ее горизонтальной оси лишь переднюю крышку переплета, увлекшую за собой лишенный малейших неровностей форзац.
Расположенный идеально ровно, первый лист, или шмуцтитул, был с лицевой стороны абсолютно чист.
Зажав между тремя пальцами, как ручку, стебель без цветка, Жерар слегка окунул один из его концов, все еще вооруженный длинным шипом, в почти переливающуюся через край кувшина воду.
Затем он принялся писать концом шипа на белом листе словаря, все время выказывая при этом признаки беспокойства и спешки.
Закончив несколько строк и отложив стебель в сторону, он взял в ладони по-прежнему вытянутой левой руки щепотку золотой пыли и понемногу посыпал ее, пошевеливая большим и указательным пальцами, на свежую надпись, которая тут же окрасилась.
Под начертанным большими прописными буквами словом «ОДА» появилась строфа из шести александрийских стихов.
Ссыпав после окончания этой краткой процедуры в запас на левой ладони то, что осталось от щепотки пыли, Жерар снова обмакнул в кувшин соответствующую оконечность стебля и продолжил писать при помощи шипа.
Вскоре на бумагу была положена и присыпана золотом вторая строфа. Так и продолжалась та же перемежающаяся работа нацарапывания и опыления, и строфы выстроились одна под другой до самого низа страницы.
Выдержав паузу, чтобы страница полностью просохла, Жерар на секунду приподнял, наполовину перевернув его, лист, переместив таким образом на левое поле все не схваченные водой крупицы пыли, которые, стоило ему, ухватившись за верх, поставить словарь почти вертикально, соскользнули на еще довольно большую кучку золота в покорно подставленной под них ладони.
Освобожденный ото всех своих сбивающих глаз с толку и не идущих ему на пользу излишков, до тех пор смутный золотой текст появился во всей своей хрупкой и целостной чистоте.