Юнна резко спросила:
— Как лодка?
— Думаю, хорошо. Почти ничего не видно…
— Ты ведь можешь написать о том, как звучит шторм, — посоветовала Юнна, — тебе нравится вставлять шторм почти во все, что ты пишешь. Ты проверила кормовые лини?
Мари ответила:
— Думаю, они уже под водой. Вода поднимается.
Они сидели за столом друг против друга, не разговаривая.
«Мой папа, — думала Мари, — как он любил бурю… Он так радовался, когда она налетала вместе с ветром, тогда он не впадал больше в меланхолию. Он ставил шпринтов [53]и брал нас с собой в море…»
Юнна сказала:
— Я знаю, о чем ты думаешь: вы всегда надеялись на непогоду, потому что тогда он радовался. А если ненастья не было, он обычно говорил: «Спущусь-ка я ненадолго вниз и взгляну на лодку». Но поверь мне, он шел лишь взглянуть на волны!
— Мы это знали, — промолвила Мари. — Но мы ничего не говорили.
Юнна продолжала:
— Право, твоему папе не составляло никакого труда вытащить наверх свою лодку, для него это была попросту игра. Не съесть ли нам что-нибудь?..
— Нет, — ответила Мари.
— Может, мне стоит спуститься вниз и посмотреть снова?
— Едва ли. Лодка стоит на том же месте, где стоит.
Юнна спросила:
— Когда это было, что мы вдруг заметили — дальше она не поплывет? Пару лет тому назад?
— Возможно, и так. Жизнь идет своим чередом.
— Когда ты вытаскивала камни из воды в гавани?
— Пожалуй, тогда, — подтвердила Мари. — Но вот что было интересно: ты не в силах была поднять и покатить дальше камни… Понимаешь, тут в голову приходят такие идеи… О подъемной силе… О том, чтобы применить вагу [54]. Чтобы вычислить баланс, угол падения и попытаться схитрить…
— Да, да, — подтвердила Юнна, — попытаться схитрить… я знаю. Но не говори со мной о подъемной силе именно сейчас. Что-нибудь еще осталось в той бутылке?
— Думается, глоток.
Мари пошла за бутылкой с ромом. Ноющие, дребезжащие звуки бури заполнили всю комнату, неумолкающие, усыпляющие, будто едва заметное дрожание, как будто ты на борту большого парохода.
— Он очень много путешествовал, — сказала Юнна.
— Ну да, когда получал стипендию.
Юнна сказала:
— Я говорю не о твоем папе, я говорю о моем. Он рассказывал нам о своих путешествиях. Никогда, бывало, не узнаешь, что он выдумал и что произошло на самом деле.
— Тем лучше, — промолвила Мари.
— Подожди… Это были ужасные вещи, о бурях тоже, хотя он ведь никогда не плавал на судах.
— Тем лучше, — сказала Мари.
— Ты перебиваешь меня! А когда он, бывало, заговорится и не знает, как закончить свой рассказ, он только добавлял: «А потом полил дождь, и все отправились по домам».
— Замечательно! — воскликнула Мари. — Очень хорошо! Именно конец бывает трудно придумать.
Она сходила за сыром и хрустящими хлебцами и спустя время продолжила:
— Мой папа… Он рассказывал не для нас. Теперь, когда я думаю об этом, я понимаю: вообще-то он говорил совсем мало…
Юнна разрезала сыр на ломтики и сказала:
— Мы ходили в библиотеку и брали книги на дом. Он и я. Только мы. Это было словно сидеть у папы в кармане.
— Я знаю. Он, мой отец… знал грибные места, он брал нас с собой, зажигал свою трубку и говорил: «Семейство, собирайтесь!» Но больше любил ходить один. Он прятал корзинки с грибами под елкой и приводил нас ночью, с карманным фонариком… ты понимаешь — это было жутко и чудесно! Он делал вид, будто забыл, под какой елкой лежали корзинки… А потом мы сидели на веранде и чистили грибы, и ночь была на дворе, и керосиновая лампа горела…
— Об этом ты рассказывала в какой-то заметке в газете, — сказала Юнна и вылила остатки рома в бокалы. — Мой был старый контрабандист! Хочешь подробностей, спрашивай, а я намерена соблюсти приличия.
— Он всерьез занимался контрабандой? — спросила Мари.
— О, он всерьез занимался чем угодно.
— А мой папа был законопослушным, — высказалась Мари. — Ты помнишь, когда запретили спиртное и к нам хлынула эстонская водка, а все кинулись запасаться… Знаешь, что они делали? Они продавали целые канистры по сумасшедшим ценам! А он никогда этого не делал. Я была тогда совсем маленькой, но мне приходилось искать водку вместе с ним по всем берегам. Этого я не забуду. Мы прятали бидоны в тростнике [55]. Папа был любителем авантюр.
— Ошибаешься, — сказала Юнна, — авантюристом. Это большая разница.
— Ты имеешь в виду своего папу?
— Разумеется. Ведь я говорю о нем. Ты сама знаешь. Он был золотоискателем, валил громадные деревья в парке «Редвуд» [56], строил железную дорогу… Ты видела золотые часы, которые он получил в Номе, когда служил там в рыбнадзоре, ну те, с надписью?
— Да, — ответила Мари. — Подлинные часы от Гамильтона.
— Точно. Подлинные часы от Гамильтона.
Пошел дождь, и это было не очень хорошо. «Виктория» осядет под дождем, и это повредит ей, если усилится волнение на море. Мари пыталась пошутить и сказала:
— А потом полил дождь, и все отправились по домам…
Но Юнна не засмеялась. Через некоторое время Мари спросила:
— Он никогда не тосковал по дому?
— Да! Но когда возвращался, то снова стремился прочь.
— Мой тоже, — сказала Мари.
Дождь лил все сильнее и сильнее, это был настоящий ливень.
Мари продолжала:
— Знаешь, что он сделал, когда получил государственную премию: он купил себе пальто, ну, приличное пальто, оно было новое, черное и длинное и ему совсем не нравилось. Он говорил, что это пальто заставило его почувствовать себя одной из статуй, которые он лепил. Вот он и пошел в Хеспериа-парк, и повесил его там на дерево.
Они прислушались к шуму дождя.
— «Викторию» зальет, — сказала Мари. — А мы не сможем выйти, чтобы вычерпать воду.
Юнна произнесла:
— Не говори о том, что и так понятно.
Они знали очень хорошо: дождь идет и идет, лодка начнет тонуть. Море затопит корму. Лодка опустится на лини. Но насколько глубоко она опустится, и разобьется ли она, если упадет на каменистое дно, и спокойно ли там внизу, хотя штормит, и какая там глубина, сколько метров…
Юнна спросила:
— Ты восхищалась им?
— Разумеется. Но ему нелегко было быть отцом.
— И моему тоже, — сказала Юнна. — Странно, в сущности, мы так мало знаем… Лишний раз ничего не спросили, не попытались узнать то, что в самом деле было важно… Не было времени. О чем это мы беседовали, собственно говоря?
Мари ответила:
— Предположительно о работе. И о том, что влюбленность отнимает уйму времени. Но все-таки можно было бы расспросить…
— Пойдем-ка спать, — предложила Юнна. — Лодка, пожалуй, справится сама… во всяком случае, теперь слишком поздно что-то предпринимать.
К утру ветер стих. Свежевыкупанная и сверкающая, «Виктория» стояла на якоре, словно вообще ничего не случилось.
Звездное небо
У брата Мари, Тома, и у Юнны было особое отношение друг к другу. В городе они встречались редко, зато гораздо чаще на острове. Там они легко находили общий язык. Том переправлялся к Мари и Юнне на остров, чтобы поучаствовать в дискуссиях о лесоматериалах, об инструментах, о генераторе, к примеру, который не желал работать. Едва ли три морские мили разделяли их острова. Вообще-то Юнна и Мари сами заставляли свои машины работать; это придавало Мари надежное ощущение того, что здешняя жизнь все-таки может наладиться.